ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО

TRADUIT DU FRANCAIS : gorboffmemoires.wordpress.com. Merci Bakou, août 2015

1975 год. Визит во Францию министра здравоохранения Бориса Петровского. Его принимает французский министр Симона Вейль. Я перевожу речь, она слушает. Это было до мобильных телефонов, и у меня мало изображений моей переводческой деятельности : официальные фотографы редко давали фотографии переводчикам. Архив М.М.Горбовой (c.)

С 1963 по 1997 год я работала переводчиком русского языка для Министерства иностранных дел Франции. Холодная война была в разгаре, и обеспечение связей между двумя политически противоположными мирами было далеко не просто, особенно для потомка русских эмигрантов, глубоко враждебных коммунизму.

Это было непросто так же и потому, что в те далекие времена, события, происходящие в СССР, никого не оставляли равнодушными: вторжение советских войск в Чехословакию (1968), издание Архипелага ГУЛАГ на Западе (1974), процесс Синявского и Даниэля (1966), ссылка Синявского (1972), Бродского (1972), Солженицына (1974),  Буковского (1976), Ростроповича (1978)… Вновь прибыв на Запад,  диссиденты  влияли на общественное мнение, громко осуждая советскую власть. Светлая  фигура Сахарова, сосланного в Горький (1980), создание Солидарности в Польше (1980), и, конечно, «досье Фэруэлла» (1983), ставшее причиной высылки из Франции 47 членов советского посольства, широко обсуждались международной и французской прессой. Перестройка Горбачева, падение Берлинской стены (1989), путч 1991 года и приход Ельцина к власти – все вело к ожидаемому концу Советского Союза.

Трудно себе представить с каким увлечением западное общественное мнение и советологи следили за этими событиями, и я хочу здесь подчеркнуть, насколько эти тридцать лет профессиональной деятельности и постоянного общения с советскими гражданами являлись тогда для меня огромной привилегией. Потому что за исключением тех французов, кто работал в СССР, в посольстве или в бизнесе, или тех, кто участвовал в поездках, организованных КПФ и Интуристом, мало кто мог общаться с ними в закрытом,  как бункер, Советском Союзе. До нас доходила разнородная палитра информации, из которой каждый черпал то, что отвечало его политическим убеждениям: фотографии балерин Большого театра, парадов на Красной площади, Гагарина в космосе, очередей  перед пустыми магазинами, пьяных мужчин или толстых бабушек, разгребающих снег. Мы ничего не знали о мыслях и жизни далеких советских (и русских) граждан. Редкие книги политологов и рассказы путешественников не отвечали на наши многочисленные вопросы.

Не знаю, кому в МИДе пришла мысль создать структуру под названием АПАП (агентство по приему иностранных гостей) для приема на более или менее продолжительный срок (от одной до трех недель) «интересных» гостей разных стран: журналистов, писателей, экономистов, физиков, врачей, биологов, специалистов по сельскому хозяйству или строительству. Мы сопровождали их постоянно: от встречи гостя в аэропорту – до перевода на встречах и симпозиумах, от посещения научно-исследовательских центров и заводов в провинции – до официальных приемов.

Сервис, который нас просили обеспечить, еще осложнялся тем, что АПАП предоставляла нам машину для перемещения гостей. Таким образом мы выступали и в качестве водителя: заезжали за гостем в гостиницу, следили за соблюдением расписания его встреч. В машине, в конференц-зале, по дороге между ними… мы переводили с французского на русский и обратно (то есть без секундной передышки, за исключением симпозиумов, где переводчики чередовались). Иногда, на грани изнеможения, мы продолжали переводить даже во время обеда (разговоры, речи…). Мало кто нас жалел. «Дадим переводчику возможность перекусить», – говорили иногда французы. Или, реже, подзывая официанта:  «Принесите еще земляники для мадам». Прошло сорок лет, но я не забыла…

Визитная карточка АПАП. Указанный адрес, улица Ла Перуз, – это адрес бывшего отеля Мажестик, штаб-квартиры гестапо во время войны, который   был дополнительное здание МИДа.

Нас было около сорока переводчиков, главным образом молодых, в том числе десяток русских (трое выходцев из братских стран, четверо французов и двое-трое русского происхождения). Я была рекомендована другом дипломатом, и, как и все переводчики в те далекие времена, не проходила никакого языкового теста. Поначалу АПАП походило на своего рода клуб хорошо воспитанных дам, более или менее владеющих языком, но, когда мы доказали свою эффективность, другие государственные или частные инстанции (INSERM, INRIA, CNC и т. д.), обращались к переводчикам АПАП под гарантией МИДа.

Смею надеяться, что французская разведка наводила справки о наших политических убеждениях, поскольку при постоянном контакте с советскими гражданами (как в присутствии французов, так и наедине), не было ничего  проще, чем, поддавшись реальной или сознательно вызванной симпатии, оказать им какие-то « небольшие одолжения » или подчиниться своего рода давлению. Шпионские романы Джона Ле Карре пользовались огромным успехом, и среди советских делегаций, посещавших заводы и научно-исследовательские лаборатории, никто не сомневался, что у КГБ есть глаза и уши. Я, конечно, совершила несколько нарушений, но ничего существенного. В меру своих слабых возможностей, я была рада внести свою лепту в борьбу с советской властью и подержать деятельность тех, кто, живя в СССР, боролся, рискуя своей жизнью, за защиту элементарных прав.

Мне до сих пор страшно думать о том, чем такая структура, как АПАП, была бы в СССР или ГДР: гости АПАП не зря нам не доверяли. Но, как это ни странно, за исключением отчетов об изменениях в расписании и подсчета рабочих часов, мы никому не докладывали о мнениях или о поведении, иногда крайне « русском » (главным образом связанным с алкоголем) наших гостей, и нас никогда об этом не спрашивали. Мы не имели о них никакой биографической информации — интернета ещё не существовало —, но были уверенны, что гости прибывали во Францию, зная с кем имеют дело, и что по возвращении в СССР они (как и французы)писали отчет о совершенной поездке, не забыв оценить и переводчика.

Читатель понял, что эксплуатация переводчиков АПАП французскими властями не мешала им ценить свою работу. Кто еще, в период холодной войны и политического напряжения, имел доступ к представителям советского общества: интеллигентам, рядовым специалистам, влиятельным членам партии…? Кто лучше нас мог наблюдать еще очень сильное влияние ‘попутчиков’  компартии на французскую интеллигенцию? И кто еще мог иметь такое обширное представление о состоянии Франции, от Авиньонского театрального фестиваля до атомных электростанций?..

Отрывок из моего блога: «… И Советский Союз пришел ко мне на встречу. Нужны были деньги, МИД нуждался в переводчиках для советских граждан, официально приглашенных во Францию. Директор Большого театра, экономисты, влиятельные журналисты, режиссёры, врачи, министры со свитой в Крильоне  и шампанским в полночь, симпозиумы, бесчисленные речи, пропавшие и найденные пьяными за пять минут до важной встречи гости … но также и скромные специалисты по железобетону, разведению рыбы, и даже, однажды,по сохранению трупов… я познала разнообразие советского общества. Oни  приезжали напуганными, в сопровождении представителя «органов», замаскированного под коллегу,  должным образом предупрежденными о бесчисленных опасностях капитализма: переводчик будет их соблазнять и писать отчет об их поведении; все французы стремятся угадать их политические убеждения и фирменные секреты; строго запрещено ходить вечером на Пигаль, эпицентр разврата… 

Я познала долгие поездки в поезде, одна в закрытом купе с полнотелыми мужчинами, которые, едва заняв место, снимали пиджаки и доставали коньяк и колбасу; бесконечные ужины на катере (Бато-Муш) по Сене, с русскими и французскими чиновниками, пытающимися найти темы для разговора, или, хуже, с французами общавшихся друг с другом, не заботясь о гостях; женщину в слезах, не осмеливающуюся выйти из туалета ресторана, не найдя, как работает механизм смыва; министров, шепотом спрашивающих у меня на официальном обеде: «Какая вилка?»… а так же тех, кто тайно просил меня помочь им найти родственника, что в те времена требовало большого мужества. Некоторые гости фотографировали только мусор, проституток и бомжей; другие спрашивали: «Мальчик или девочка?» перед рождественскими яслями; третьи вставали на рассвете, чтобы пройтись пешком по Парижу, городу Гюго, Золя, Бальзака, которые были у них в полном собрании сочинений.

Этот, почти ежедневный, контакт с той Россией, с которой мне не удалось встретиться в СССР, постепенное понимание специфического поведения советских граждан (я долго наблюдала жизнь в коллективе, не оставляющую человеку ни минуты одиночества, а также способность некоторых обходить это препятствие), лучшее восприятие их радостей и горестей, присутствие Брежнева у власти и приход Горбачева, способствовали установлению нового баланса между двумя противоречивыми сторонами моей личности: западной и русской. Речь больше не шла о выборе:  я была то той, то другой, иногда одновременно и той и другой, но при этом мои политические убеждения оставались –  нужно ли уточнять? – на французской стороне.  Без сожаления покинув замкнутый на себе мир эмиграции, я была разведена, свободна.

В некотором смысле русские тоже освобождались: при Горбачеве это был в своем роде катарсис. Я с ужасом вспоминаю такие фразы из уст людей, запрограммированных  советским режимом, как «Сталин был хуже Гитлера, потому что он истреблял русских, а Гитлер убивал только евреев »… Да, наступaли другие времена. За исключением нескольких убежденных коммунистов, для которых поездка в Париж сводилась покупкой мохерового свитера для жены (как и все граждане третьего мира, они были особенно требовательны в магазинах, бесконечно придираясь к цвету, цене…) некоторые советские граждане больше меня не боялись. Я никогда не скрывала, что я дочь эмигрантов-антикоммунистов и они начинали мне задавать вопросы,  слушали с интересом («Ваши родители правильно сделали, что уехали»). YMCA Press только что опубликовал Архипелаг ГУЛАГ, и время от времени я одалживала на ночь эту красную книжечку (издатель все учел, и цвет и карманный формат); тайно отвозила режиссёров или физиков на русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа; несколько незабываемых вечеров состоялись на моей квартире на Рю де-ля-Сите-Университер: мы слушали Булата Окуджаву, Владимира Высоцкого, Алешу и Валю Димитриевич, Дину Верни… «Вы счастливы, Марина?» – спросил меня, еще в аэропорту, писатель Федор Абрамов: какой француз задаст такой вопрос?

Федор Абрамов (1920-1983). Сын крестьян, он рано зарабатывал на жизнь, стал профессором литературы в Ленинграде

Федор Абрамов был почетным гостем. Глава AПАП захотел с ним познакомиться: «Что вы хотите видеть во Франции? Французскую Ривьеру? Великолепно». 

Поездка, совершенная в 1976 году в компании этого представителя советской деревенской прозы, родившегося в бедной семье северной России, чью биографию я не знала и чьих книг не читала (теперь я узнала из Интернета, что Абрамов служил в военной контрразведке Смерш), остается ярким воспоминанием.

Абрамов был умен, любознателен и, в некоторых рамках, которые мы оба соблюдали, мог позволить себе говорить свободно. Нам дали машину и мы совершили большой тур, побывав в Монте-Карло, где в одной из небольших зал казино он долго наблюдал красивую молодую даму которая, заказав шампанское, ставила крупные суммы; в  Вансе, где в часовне, расписанной Матиссом, он удивил меня тонким анализом витражей (я не ожидала такого восприятия); в Грассе, где, ища виллу Бунина, мы обратились к полиции, в которой никогда не слышали о лауреате Нобелевской премии литературы (1933), но  открыли нам свои досье на знаменитых людей… прежде чем найти ее совершенно случайно. И, наконец, так как у нас сложились хорошие отношения и мы затрагивали разные темы (Абрамов расспрашивал меня об эмиграции,  этот первый контакт с потомком эмигрантов явно его интересовал), я решила его познакомить с другом французом, преподавателем русской литературы в Экс-ан-Провансe. Он как раз собирался навестить друзей в деревне и предложил нам поехать с ним. Вечер, который мы провели, сидя до поздней ночи за столом под могучим деревом и мог быть только приятным,  остался в памяти всех присутствующих как неповторимый… Мы долго обсуждали судьбу России и Запада — тему, без которой для русских не обходится ни один настоящий разговор…  Добавляю, что, вернувшись в Париж, я помогла Абрамову купить билет на очень обнаженное шоу, куда, как всякий «нормальный» советский гражданин, он мечтал попасть.
Эта встреча с лучшим из того, что « советская цивилизация », рожденная в страхе и развивающаяся под знаком лжи, сумела создать, несмотря, или из-за, стольких страданий, была тем, что я ожидала. Были и другие встречи с известными и неизвестными людьми, и каждый раз это было открытием. Они радовали меня, позволяли мне забыть искаженный язык некоторых гостей, те три недели, проведенные в Сете с техником, специалистом по выращиванию лосося, без каких-либо развлечений кроме похода в кинотеатр на фильмы в жанре Резня Бензопилой  (это было до интернета…) и посещение научно-исследовательских центров с бесконечными ужинами у директора, с мадам…

Ну а как же « Мерси Баку »? Дело было так: за свои заслуги какой-то азербайджанец был награжден поездкой во Францию и включен в делегацию специалистов по клеточной патологии. Он скучал и мечтал об одном – найти венок из цветков апельсинового дерева для предстоящего бракосочетания своей дочери. Однажды он отвел меня в сторону: – Скажите, Марина, почему французы всегда говорят о Баку?- О Баку?- Да : «Мерси Баку, мерси Баку»…

Я ненавидела режим, но не людей, даже тех, которые пошли на какие-то компромиссы с властью: как бы поступили мы сами? Однако некоторые компромиссы и преступления навечно останутся непростительными.     

                                                                           Марина Горбова, Париж, апрель 2020 

contact: gorboff.marina@gmail.com

После моей смерти этот блог будет оцифрован и доступен на сайте городской библиотеки Дижона в рамках Фонда "Gorboff":

patrimoine.bm-dijon.fr/pleade/subset.html?name=sub-fonds