ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО 

TRADUIT DU FRANCAIS : gorboffmemoires.wordpress.com Jacques Gorbof, lettres à Vera (8 septembre 2018)

Яков Николаевич Горбов (1896-1981), который, в отличие от остальных русских эмигрантов, писал свое имя с одним, а не с двумя «f» – Gorbof – был на два года старше моего отца Михаила (1898-1961). Они вместе росли, вместе прошли Гражданскую войну, эмигрировали, познали нищету… Бездетный, дядя Яша (никто, ни в семье, ни среди его французских друзей, не называл его иначе как Яша) также был моим крестным отцом, и он вел меня в церковь когда я выходила замуж, через два года после смерти папы.

Общее детство, первые годы изгнания, проведенные бок о бок (Висбаден, Мюлуз, Лион, такси в Париже…) эта близкая и параллельная траектория должна была еще больше сблизить братьев. И все же что-то разделяло их: я чувствовала это ещё ребенком и осознала взрослой. Я также замечала это в той, всегда несколько ироничной, манере, с которой дядя Яша обращался к моей матери. Мы его редко видели. И, сказать по правде, я его не любила. Первое воспоминание: мне десять лет, мы ждем дядю Яшу, я взволнована его приездом, знаю, что он «пишет» (трудно себе представить значимость этого слова). «Я принес тебе подарок», – говорит он и дает мне свою маленькую фотографию, подобную тем, что на паспортах… И еще: мне 24 года, отец только что умер, я стараюсь сблизиться с плохо знакомым дядей, голос которого так похож на папин голос. Он спрашивает: «Ты такая же легкомысленная (его слово намного сильнее), как твой отец? ». Как можно задавать такие вопросы?   

Дядя Яша умер в 1981 году, и сегодня я имею  доступ  к почти двум сотням его писем, адресованных жене, Вере Сергеевне Иснард (1896-1977), и матери, Софии Николаевне Горбовой (1863-1949). Стоит ли подчеркивать, насколько такой семейный архив исключителен? Еще неизученные, письма  ждали (меня?..) в Санкт-Петербурге, увезенные писательницей Ириной Одоевцевой (1895-1990) во время ее возвращения в СССР в 1987 году, одним  из редких в то время, за десять лет до тех, что начaлись при Горбачеве. Ирина Владимировна Одоевцева вышла замуж за Якова Горбова в 1978 году и прожила с ним четыре года. Став вдовой и законным обладателем архива мужа, она завещала его Ленинградскому архиву.

Письма моего дяди сегодня входят в Фонд Ирины Одоевцевой Отдела Рукописей Института Русской Литературы Петербургского Института (РО ИРЛИ). Я его приобрела с тревожным чувством несправедливости. Обращаться к третьим лицам не только за консультацией, но и за покупкой (фонд частный, пришлось платить за то, что я считаю своим, что было у меня отнято) не входит в естественный порядок вещей. Я почувствовала себя обездоленной. Этот невольный возврат архива моего дяди который не только не просил об этом, но и, я уверена, зная его политические взгляды, – не хотел этого, было аберрацией. Совершенно законной, но не человеческой.

Петербургский архив, конечно, не ответственен за это, никто не отказывается от завещания. Но я давно выступаю против репатриации архивов и захоронений эмиграции, предпринятой СССР, а затем Россией. Эмиграция по определению существует  вне  родной страны; ее память должна храниться на месте изгнания, в семье или архивах той страны, где она жила. Письма, адресованные Яковом Николаевичем матери и жене, должны были быть переданы его сестрам: Софье (1891-1982) и Екатерине (1895-1992). Под давлением посольства СССР, организовавшего ее репатриацию в Ленинград, Ирина Одоевцева их увезла, как трофей.

Переписка Я.Н. Горбова, хранящаяся в фонде Ирины Одоевцевой, в значительной степени охватывает 1920, 1922, 1930, 1934 и 1965 года (я не знаю, где находятся письма других лет); она также включает в себя несколько писем от 1937, 1947, 1948, 1951, 1955, 1959, 1960, 1961 года, затем с 1964 по 1967 год. В общей сложности почти триста отсканированных, пронумерованных или просто беспорядочно хранящихся страниц. За исключением нескольких писем, отправленных  Я.Н. своей матери, Софье Николаевне, они все предназначены той, на ком он женился в России в 1918 году и   была его женой на протяжении 59 лет, Вере Сергеевне Иснард (1896-1977). Я также получила доступ к некоторым письмам моей тети французскому генералу Альфреду Нюгу (1892-1968) – Верa  Сергеевнa жила с генералом на юге Франции – и к его письмам к ней;Все процитированные письма  принадлежат Институту  Русской Литературы  Санкт-Петербурa  и помечены аббревиатурой (РО ИРЛИ). Я благодарю отдел рукописей за сотрудничество.

Поскольку я испытывала к нему некоторую неприязнь, я приступила к чтению писем дяди с большим любопытством. Они давали мне возможность  раскрыть его личность, его тайные мысли. Я также надеялась найти информацию о своем отце: узнать о жизни своих родителей в молодости – редко исполняемое желание. Первые письма Я.Н. Горбова относились к 1922 году, и этот год, столь близкий к началу изгнания, особенно интересовал меня. Я помнила письмо Владимира Набокова, написанное в 1920 году: «Дорогая мама, я вчера проснулся среди ночи и обратился не знаю к кому – к ночи, к  звездам, к Богу: неужели я никогда не вернусь, неужели все совсем кончено, сметено, уничтожено?». Что же найду я в переписке своего дяди?

Следующий текст – не биография Я.Н. Горбова, а хроника семейной жизни Горбовых в изгнании, какой она предстает в его письмах. Вспомним основные этапы жизни моего дяди: с 1923 по 1934 год он учится в Мюлузе и Лилле, затем становится таксистом в Париже, где начинает писать. Война и участие во французской армии. Возвращение к гражданской жизни: такси в Париже, земледелие на юге Франции, в Люрмарэне. В 1954 году ему не хватает одного голоса, чтобы получить литературную премию « Фэмина », но он получает прeмию « 4 Жюри » в Марракеше. Несмотря на этот успех, он не зарабатывает на жизнь как писатель. С 1960 года Я.Н. Горбов становится редактором « Возрождения », что ставит его в центр литературной жизни эмиграции. Я.Н. Горбова Википедия цитирует на русском, а не на французском языке.

Описание семьи Горбовых: • ее членами (Мемуары Софьи Николаевны и Михаила Николаевича); • посторонними людьми (Дневник Жюля Легра); • изнутри (письма Я.Н.Горбова); • мною (этот блог), составляет уникальный и самодополняющий семейный архив. Мне пришлось обращаться ко всем этим различным источникам (в частности, к дневнику Жюля Легра, богатому информацией), чтобы заполнить пустоту лет без писем. Так как довоенное время лучше всего представлено в полученной переписке, этот интересный с многих точек зрения период – нищета первых лет эмиграции, расцвет монархической партии Младороссов, к которой мой дядя был близок, – выдвигается на первый план.

Дo 1922 года: первые письма Я.Н. Горбова к жене Вере Сергеевне; начало изгнания и расселение Горбовых в Европе и США (1917 – 1922 гг.)

•   Краткое напоминание о событиях. У нас есть три свидетельства об этом решающем периоде. Первое – дневник французского профессора русской литературы, Жюля Легра (1866-1939), близкого друга Николая и Софьи Горбовых до и после революции. Второе – текст моего отца, Михаила Николаевича Горбова (1898-1961), описывающеий бегство семьи в Ялту и гражданскую войну. Наконец, – рассказ младшей дочери Горбовых, Марии Николаевны (1900-1973); она покидает Россию с родителями (ноябрь 1920) и, приехав в Париж, тотчас же уезжает в США, чтобы выйти замуж за Георгия Бари (январь 1921 года), с которым она познакомилась еще в Москве. Таким образом, среди миллионов эмигрантов, зарегистрированных на острове Эллис в Нью-Йорке, можно найти и наше имя.

В 1920 году мои бабушка и дедушка поселяются в Германии, в Висбадене. Их сопровождают Яша, его жена Вера, Михаил (Миша), мой отец, а также старшая дочь Софья (Соня). Николай Михаилович Горбов умерает 5 февраля 1921 года. Все решается в течение нескольких месяцев: бегство от большевиков, отъезд из России, изгнание, замужество Марии Николаевны (Маши), смерть отца, замужество Сони (25 ноября 1921). Начинается новая жизнь, и это выражение здесь –  не избитое.

Выдержки из дневника Жюля Легра: 1917-1918 г., Москва. «Видел Соню, Катю, Яшу, которые, без сомнения, голодают. Соня уезжает сегондя вечером в Орел, куда родители перебрались к дяде Сергею. Она отказывается от ссуды на деньги… Яша женился (13 февраля 1918 года). Отец сумасшедший». (Дневник, март 1918)

1920 г.  Париж, «Визит к Соне. Ее родители находятся в Константинополе, откуда они не могут уехать из-за отсутствия итальянской визы»;  26 июля. «…Горбовы только что прибыли в Париж. Наконец! Бедные друзья»; 28 июля. «Ужин у Николая Михайловича Горбова. Превратился в старика, наполовину парализованного, едва говорящего. Потом час с Софьей Николаевной, постаревшей, доведенной до костей, иссохшей, но еще живой…Я очень расстроен». (Дневник, июль 1920)

1921 г, Висбаден. «Наконец-то, дорогие друзья Горбовы… квартира  простая и в то же время удобная …Лев Александрович Михельсон им давал 1500 в месяц. После смерти мужа Софья Николаевна отказалась от них. Сейчас она надеется свести концы с концами… пока долтаем, а по вечерам  занимаемся спиритизмом …С момента отъезда из Парижа, не заработают. Соня зарабатывает 600 в месяц».

1922, Яша Горбов, 26 лет, Мюлуз (Франция) / Первые письма к Вере, Висбаден (Германия)

•   Николай Горбов уже год как умер. Яша учится в Мюлузе  (Франция) в текстильной школе (ENSISA). Софья Николаевна живет в Германии, в Висбадене, со своей 26-летней падчерицей Верой; Соня вышла замуж за Алексея Николаевича Маклакова (1896-1945 ?) и нашла работу. Миша, мой отец, тоже находится в этом городе, где он создал какое-то «дело», о котором ничего не известно и которое, как и многие проекты, предпринятые эмигрантами по прибытии в Европу, прогарает… Жизнь с трудом налаживается.

Разлука молодой пары является причиной ежедневных писем Я.Н.Горбова к жене, написанных со старой орфографией: в 1918 году большевики удалили букву  «ъ» из русского алфавита;  по привычке и верности прошлому ни один Горбов не примет новой орфографии. Письма адресованы «Дорогой Веруше, моей дорогой Маке, Маке толстой, Маке собаке».  Яша  подписывает «твой Заяцъ» или Яша, добавляя иногда «да хранит тебя Господь» (этот завет исчезает около 1924 года: Яша Горбов стал атеистом). В 1922, как и в 1967 году (последние письма в моем распоряжении) нежные слова редки. Они увеличатся с возрастом и болезнью Веры. Несколько примеров из переписки 1922 года: «…целую тебя, радость моя, солнышко моё, святое дитя моё, безгрешное и чистое, как дитя, как могло случиться, что ты вышла замуж за такого мерзавца, такое ничтожество, как я?» (РО ИРЛИ, 1922). И еще: «...постараюсь не лить крокодильих слез и не совать пальцы в нос. Это трудно, но для тебя, солнышко моё, я сделаю это с удовольствием. Как только смогу, куплю тебе добермана и билет в Мюлуз, книги и кольцо, несколько платьев и все, что ты захочешь. Я глуп, но когда-нибудь хорошо заработаю; между тем мне очень скучно без тебя, моя собака» (РО ИРЛИ, 1922). «...Да поможет нам Бог и сохранит тебя, солнце моё, радость моя, любовь моя, нежность моя. Не сердись на меня» (РО ИРЛИ,1922). Яша молод, но письма не отражают никакой пламенной страсти: «крепко и нежно тебя целую и обнимаю», таков их банальный и привычный конец.

Я хочу здесь подчеркнуть любовь и привязанность, которые более полувека соединяли Я.Н. Горбова с его женой. С его согласия, В.С. Горбова открыто живет с генералом Нюгом на юге Франции, в Лурмарэне; у Яши комната в «Доме друзей» генерала. Его собственные внебрачные увлечения уступают угрозам В.С. «Вера говорила, что бросится в Сену», – вспоминает знакомая. Их многочисленные разлуки (Яша учится в Мюлузе, Лионе, Лилле, работает в Париже, в то время как Вера живет в-основном на юге Франции), способствуют переписке: в течение нескольких десятилетий, c 1922 года до конца шестидесятых, до поступления В.С. в русский дом престарелых в Шелле, где она умерает в 1977 году, они ежедневно пишут  друг другу.

Следует также подчеркнуть почти патологическую связь Яши и Веры Горбовых с почтой. Она появляется в 1922 году: с обеих сторон письма идут каждый день. Яшины письма часто начинаются с «Получил Ваше письмо»; он извиняется, когда его письмо ему кажется слишком кратким, иногда пишет два раза в день. В 1934 году они решают пронумеровать их: их число достигает 500, и малейшие перерывы, малейшая задержка порождают бесконечные догадки о причинах этих задержек… Оба знают наизусть время доставки почты, часы работы почтовых отделений, куда Яша сам несет свои письма, а Вера ходит на почту за письмами и Яши, и генерала. Отношения с почтальоном особые: в Мюлузе Яша договаривается, чтобы он нес ему письма в школу, чтобы не ждать их до вечера. Т.к. генерал такой же графоман, что и мой дядя, он пишет Вере не реже одного раза в день: « Я только послал вам свое письмо, как уже начинаю это…» и требует ежедневного ответа.Мы оказываемся перед уникальным случаем женщины – ни красивой, ни особенно умной и культурной, уже немолодой – в центре внимания двух мужчин, которые ежедневно ей пишут, и которым она также совсем охотно отвечает каждый день, иногда несколько поспешно..

Что они друг другу пишут? Ничего особенного, кроме подробного описания дня. Признаюсь, что моё разочарование было огромным. В то же время,письма Владимира Набокова к своей жене были совсем иного характера (Письма к Вере, Фейяр, 2017). Я не говорю здесь о сопоставлении эпистолярного (или литературного) таланта двух писателей, а о проведении параллели между двумя молодыми людьми, недавно познавших  тяжелые условия эмиграции. В своем представлении об изгнании я думала, что два года после того, как Я.Н. Горбов был вынужден покинуть Россию, его письма будут пронизаны горестными воспоминаниями, сожалениями, может быть и желанием мести. Я чего-то не понимала: у Владимира Набокова, как и у Якова Горбова, преобладают бытовые  подробности. Яша дает точное время своего пробуждения, рассказывает о своих занятиях, встречах со студентами, посещении текстильных фабрик; он стирает носки, пьет кофе, ест хлеб с маслом, рано ложится спать, чтобы быть в форме. А главное, он много говорит о деньгах: как оплатить школу, аренду комнаты, питание… В 1922 году – ничего или очень мало, о России, о событиях в СССР. Несколько редких примеров: «…первое – свержение Советов», и, по поводу сбора денег студентами для «голодающих» из России: «...мне было стыдно… в этом есть что-то унизительное» (РО ИРЛИ). Этого мало. Нужно дождаться 1930 года и его вступления в партию младороссов, к которой мы еще вернемся, чтобы изгнание превратилось в политическую приверженность, прежде, чем стать не основной, но всегда присутствующей темой его романов.

Я. Н. Горбов прибывает в Мюлуз в сентябре 1921 года. Он снимает комнату, нагревает воду для мытья в «тюбе» (широкая цинковая чаша с высокими краями около двадцати сантиметров, используемая британской армией, переносная, верный спутник эмигрантов в переездах… Я до сих пор помню удовольствие от мытья «по-настоящему» на кухне дома 152, на улице  Гамбетта  в Сюрене), покупает уголь для печки, скрупулезно убирает жилье, питается в Эльзасском Очаге... Как  многие русские эмигранты, он подписан на Руль (1920-1931, Берлин, ежедневная газета, близка к Кадетам), на Грядущую Россию (ежемесячник, Париж, 1920) и читает французскую прессу. Яша любит порядок, спокойствие, тишину, избегает болтовни; эта тенденция возрастет с возрастом. Поскольку Висбаден находится всего в трехстах километрах от Мюлуза, Вера Сергеевна и Софья Николаевна иногда навещают его;  они  «апатриды», и им нужна виза для въезда во Францию.

С финансовыми проблемами связано имя «Дяди Левы» – Льва Александровича Михельсона (1861-1923). Он, как мы видели, выплачивал семье пособие в 1500 марок; Софья Николаевна откажется от этих денег после смерти мужа (1921). В 1922 году, тем не менее, Яша развивает один и тот же лейтмотив: «Дядя Лева исчез», … «То, что делает дядя Лева, плохо, он должен сказать, в чем дело», …«Катастрофическое молчание дяди Левы», … «Написал письмо дяде Леве, но он не ответил ни маме, ни мне; не умер ли он?» (РО ИРЛИ, 1922). Я храню фотографию Надежды Михайловны Горбовой (1863? -1918), сестры моего деда Николая Горбова, с надписью руки Софьи Николаевны «Надежда Михельсон». Жюль Легра ни раз упоминает об этом очень богатом предпринимателе: «Москва (квартира Горбовых) …Далее приходит Михельсон, которого рабочие заводов преследуют или, по крайней мере, которых он боится. Жалко на него смотреть»,… «Очень умный» (Дневник, oктябрь 1917). В 1922 году Лев Александрович находится в Мюнхене, там он умирает в 1923 году.

«Дядя Лева» также появляется в воспоминаниях Кати – Екатерины Николаевны Горбовой-Корнеевой «… Моя сестра Соня уехала в Англию с дядей Левой Михельсоном, который взял ее с собой в качестве секретаря, а папа, мама и сестра Маша сели на другой корабль, идущий в Константинополь; я осталась в Крыму в надежде найти моего Колю » … и Маши – Марьи Николаевны Горбовой-Бари: «...Константинопольское консульство по-прежнему подчинялось старому режиму, и они (родители) получили разрешение связаться с дядей в Англии, который еще посылал им деньги. Они арендовали комнату на троих и им удалось устроить папу во французскую больницу… а потом они нашли корабль в Афины. Через четыре недели они прибыли в Марсель, а затем в Париж. Дядя из Англии продолжал посылать им деньги…».

В этом же 1922 году возниикает скандал: едва выйдя замуж за Алексея Михаиловича Маклакова (сын бывшего министра внутренних дел и племянник российского посла во Франции), Соня решает разойтись c ним.  О нем долго ничего не было известно, в семье говорили что он пил; согласно русской Википедии, А.M. Маклаков воевал в армии Врангеля, эмигрировал во Францию и погиб в 1945 году в Берлине, расстрелянный Красной Армией. В письмах этого года Яша подробно обсуждает разлуку пары. Виновата Соня: «Она презирает его… стыдится его, его маленького роста, его молчаливости… пусть едет в Сербию, в Африку, куда угодно, но только не расстается с ним… если она это сделает, я буду избегать ее». (РО ИРЛИ, 1922). Живя далеко от Висбадена, он просит Веру рассказать ему о развитии дела в мельчайших подробностях; Вера обожает сплетни и охотно поддается игре. Алексей Маклаков упомянут еще раз, в 1934 г.; Яша тогда  изучает политологию в католическом институте Лилля под благожелательной  опекой Георгия Михаиловича Маклакова, брата Алеши. «…Алеша в Бельгии, санитар в учреждении для сумасшедших», – пишет Яша… «Юра говорит об этом с оговоркой, вроде бы не говорит всего, что знает, или немного искажает факты. Я подумал, что это заведение может быть реабилитационным центром, где Алеша может лечиться после делириума тременса. Но у меня нет доказательств» (РО ИРЛИ, 1934).

Я.Н.также критикует поведение Миши, моего отца, очень расстроенного изгнанием и провалом своих планов. Яша теперь – старший сын семьи и хочет, чтобы все это учитывали. «…Он распускается… говорит то, чего не следует, пьет. Это вульгарно»… «Миша не хочет забыть …сделает что-нибудь, потому что смотрит на себя со стороны и видит себя героем романа» (РО ИРЛИ, 1922). И здесь мы находим один из редких намеков Я.Н. на своего отца, Николая Михаиловича Горбова … «Если бы папа был жив, все это было бы невозможно, потому что в глубине души каждый чувствовал бы, что его поступки – распущенность. И ему станет стыдно» (РО ИРЛИ, 1922). В 1947 году, закончив  Пути Ада, Яша еще раз упоминает отца: «...Как папа был бы рад! Он говорил мне в Москве «если тебя тянет к писательству – пиши» (РО ИРЛИ). Многие письма свидетельствуют об очень тесных связях, объединявших Я.Н. Горбова со своей матерью, Софьей Николаевной …«Потому что я очень люблю свою маму и сделаю все для нее», пишет он несколько по-детски. Мой отец говорил, что он не помнил ни одного поцелуя, ни одного ласково жеста Софьи Николаевны.

1922-1929: Ни одного письма от Яши в петербургском архиве. Интересно, почему Ирина Одоевцева не увезла эти письма. Разве что не она сама их разбирала… В эти годы Яша, Вера и Миша очень близки. Опять же дневник Жюля Легра помогает восполнить перебои в переписке.

1922-1923 «…Аулус (Пиренеи) с Софьей Горбовой …она очень обеспокоена браком Сони, который не был счастливым. Истинная причина разрыва еще неизвестна, но факт жестокий...». (Дневник, 1922). «Дижон … Вера Сергеевна Горбова. Я задерживаю ее на обед. Она быстро приспосабливается к французскому образу жизни. Отлично» (Дневник, 1923)

1923-1926, Лион. Не знаю, кто в окружении едва обосновавшейся в Германии семьи Горбовых посоветовал Яше поступить в текстильную школу в Мюлузе, где он учился в 1922-1923 годах (мой отец также был воспитанником этого заведения, видимо, на более короткое время). Эта учеба никак не отвечала их интересам и, как и следовало ожидать, эти годы были потеряны. Лион был тогда столицей текстильной промышленности, городом шелкоовой промышленности. Окончив школу, Яша, Вера и Мишa туда переселяются. Отец мало говорил об этом периоде, но мне всегда казалось, что, несмотря на финансовые проблемы, он был счастливым. Они были молоды, неразлучны. «Вера ничего не боялась», – говорил папа, «она устроила скандал перед советским павильоном Лионской ярмарки … Люди (местные коммунисты, полагаю) задрали ей юбки выше головы и ее отшлепали;  она не знала, кто наносит удары». Странные нравы… Этот случай остался в семейной памяти: «Я вспомнил Ваше эффектное вмешательство в Лионе», пишет Яша в 1934 г.: «…если бы Вы были здесь, нам бы еще пришлось в участок сходить…». И в 1966 году: «Вера  большая патриотка, oна очень русская, гораздо более, чем я» (РО ИРЛИ).

1927-1928  Мой отец работает шофером.Марья Алексеевна Маклакова, сестра посла России во Франции, рекомендует его разным деятелям дипломатического мира. Папа охотно рассказывал историю своего первого рабочего дня у посла Кубы: «Авеню Фридланд», – приказал посол. Отец трижды объехал площадь Звезды, прежде, чем найти улицу, и немедленно был уволен. В детстве я очень любила эту историю: она казалась мне смешной, я не подозревала что за ней таились голодные дни.

Жюль Легра: «…Миша объясняет мне, что его покровительница, мадам Палеолог, получила 24 миллиона от греческого крестного отца и не отказывает себе ни в чем, живет на широкую ногу. Он нашел в Египте могилу Сережи (Сергея Маслова (1867- 1927), брата Софьи Николаевны). Нос, глаза исчезли, но борода, лоб – все позволяло узнать его. При перемещении в другой гроб, голова отпала и он ее держал. Дама щедро заплатила двадцать фунтов за концессию». (Дневник, 1928)

1930 «Париж … ужин с Мишей Горбовым, физически и морально разрушенным. Он работает как водитель такси, ест раз в день и зарабатывает в среднем 40 фр. по сравнению с 70-75 раньше. Крайне утомлен. Не хочет брать денег … Собирается жениться на молодой русской, чьи родители разведены. Я предупреждаю его, говорю быть осторожным, но он говорит, что женится ради души, остальное ему безразлично. Покидаю его очень опечаленным» (Дневник, 1930)

Сегодня забыли, как тяжело началo изгнания; долгое время нищета эмигрантов была велика. В 1934 году Яша и Вера копят деньги на поездку в США, чтобы жить и работать с Машей; открыв  собаководство, она зовет их к себе. И еще в 1948 году мои родители обсуждают возможную эмиграцию в Латинскую Америку…

1930.  Яша Горбов, 34 года, живет в Париже и навещает свою мать в Пассау (Германия). Письма к Вере, в Париже и на юге Франции

•   Читатель, возможно, помнит вторую часть воспоминаний Софьи Николаевны Горбовой. Онa былa написанa в 1924 году в маленьком городке Баварии, Пассау, куда по неизвестной причине, может быть из-за работы Сони (которая свободно говорит на нескольких языках), Софья Николаевна и Соня переехали; они окончательно поселятся в Париже в 1934 году. Яша работает таксистом в Париже и вступает в монархическую партию Младороссов. В октябре 1930 года он навещает свою мать,- прозванную «Зевсом» еще в Москве- и посылает Вере подробный распорядок дня.

Яша к Вере : «Ни минуты одиночества… Соня и мама хотят все знать. Они рады меня видеть, а мне «тепло» с ними» … «Вечером мама читает Евгения Онегина … какое чудо!»… «Иду за Соней на работу: впервые я чувствую ее такой близкой, такой нежной» … «День с мамочкой: церковь, мясная, почта, покупка масла. Какой красивый город! Немцы любят комфорт, они очень вежливы, больше, чем французы, их лица невыразительны. Удивительно некрасивые, плохо одетые женщины» … «Мама расспрашивает меня о нашей жизни в Париже, о наших планах. Но у нас нет ни проектов, ни планов, мы живем одним днем. Она не одобряет, но что делать?» (РО ИРЛИ, 1930).

Софье Николаевне 67 лет. «Она похудела, с белой бородой 5-6 волосков, очень длинная, ходит не очень хорошо, немного волочит ногу и идет медленно. Но ни малейших признаков старения, ум ее ясен, разговор такой же, как в Париже» (РО ИРЛИ, 1930). Они вместе ходят к гипнотизеру (Яша также интересуется астрологией и оккультизмом). Софья Николаевна показывает ему «…очень интересные письма Ершовой из Москвы и фотографии похорон дяди Миши». Я не знаю, кто эта знакомая, которая, пока в СССР свирепствует террор, продолжает переписываться с заграницей. Дядя Миша, вероятно Михаил Маслов (1866-1929), брат Софьи Николаевны; врач, всю жизнь проработал в Ливнях.

В отличие от матери и Сони, Яша не одобряет прихода Гитлера к власти. Он поклонник младороссов,пишет статьи для журнала Младоросская Искра, выступает перед наполненными залами «...Я  купил пиджак и две куртки для выступлений: они из Москвы, марка Элит, 20 марок, в кредит».(РО ИРЛИ, 1930). Заметим попутно, что монархисты иронически себе присвоили название Ленинской газеты Искра (1900-1917). Яша высоко ценит их харизматичного лидера Александра Казем-Бега (1902-1977). «У Александра есть что-то гениальное  …написать это в 26 лет – это не пустяк. Язык ясен, мышление тоже» (РО ИРЛИ, 1930).  В 1941 году А.Л. Казем-Бег уедет преподавать русскую литературу в США; в 1956 году, окончательно покидая запад, он поступет на службу СССР в Москве.

Письмо Миши к Вере, oбнаруженное среди Яшиных писем «… Выступление Яши (перед младороссами) имело большой успех. Меня там не было, но он вернулся домой очень взволнованный и довольный …  Я на диване с Таней. Может быть, твои свадебные маневры дадут результат… Таня говорит, что твой муж немало выпил, был королем вечера … сегодня утром он работал с мамой над статьей  « Да здравствует монархия » … мы ждем тебя, с твоим умным разговором … Яша стал таким жирным, что я боюсь, что он снова станет таким, как в детстве… Крепко обнимаю тебя и полностью разделяю твое душевное состояние, твой Миша» (РО ИРЛИ, 1930).

Яша к Вере: «Жди меня на Восточном вокзале. Принеси колбасы и пива. Мы будем втроем с Мишей» …

1931, 1933  Первые годы учебы Я.Н. в Лилле. «Яшe поручили распространять младоросские идеи в Лилле …  Жена осталась в Париже, шьет какую-то одежду, много тратит и ничего не приносит своим мужьям» (Жюль Легра,:Дневник). Софья Николаевна  собирается ехать к дочери в США. «Эта старуха, которая хочет ехать к Маше, проявляет ту потребность в перемещеннии, которая у русских в крови; она действует так, как когда она разъезжала с мужем и кучей детей по Европе». (Дневник 1933).

1934, Яша Горбов, 38 лет, Париж, затем Лилль / Письма к Вере, юг Франции

•   Этот год богат насобытия. Ежедневные письма Яши, машинописные,идут с июля по декабрь 1934 года. В течение двух лет он будет посещать вольным слушателем курсы политологии в католическом институте Лилля, где его друг Юра Маклаков (брат Алексея, бывший муж Сони), является лектором. Яша проводит лето 1934 года в Париже, где, став таксистом, с трудом сводит концы с концами. Вера на юге, с генералом. Софья Николаевна находится в США у Маши. В феврале мой отец женится на Юлии Алексеевне Попович• (1904-1998). Яша постепенно отходит от младороссов, которых он упрекает в заигрывании с фашизмом. Он пишет Покаяние. В сентябре Софья Николаевна возвращается с дочерью в Париж. Аренда большой квартиры на улице Касабланка, д. 4. Софья Николаевна знакомится с женой своего сына; ни Яша, ни она не одобряют его выбор.

В Парижe, Яша под впечетлением: «….Великолепно!  Комната в мансарде, 7-й этаж, 200 в месяц, но горячая вода, лифт, телефон внизу.  Взял с собой тюб и не моюсь, как в Лилле, на лестничной площадке… хозяйка обнаружила, что я «очаровательный квартирант», не снижая цены. Из коридора виден Сакре-Кер, весь Париж, залитый солнцем и радостью. Мне даже захотелось свистнуть – так красиво..», «14 июля. Весь Париж танцует, и это приятно видеть, потому что без злобы : все происходит самым цивилизованным образом. Наши наверняка набили бы морду и валялись бы в канаве, как свиньи», «…Моя мансарда очень хороша, свежа, ясна, вид приятный. Но вот я не могу оставаться дома, и из-за руля мои руки катастрофически затвердевают; я пишу медленно» (РО ИРЛИ, 1934).

Яша к Вере «Первый день такси. С 8 до 10 часов, 46 франков за 177 км! Заработал 21 фр. …  ел и пил белое вино, ½ литра», «Доволен такси, вчера поехал в лес … читаю Алексея Толстого, счастье в одиночестве… «сломался, мне прокололи шины … осталось 10 франков на еду. Дрался с шоферами, бил по лицу и немного повредил пальцы. Плохое воспоминание» … «Усталость, жара, учебные сирены против газовых атак» (РО ИРЛИ). Письма часто пишутся в ожидании клиента «на стоянке Виктор Гюго, бульвар Мальзерб, напротив Потэна, у Old England, на улице Монж, у Оперы, лицом к Прыгающей Собаке и т.д. (РО ИРЛИ, 1934)

Случайности профессии приводят к неожиданным встречам, особенно с членами посольства СССР:  «Я отправился в аэропорт искать советских летчиков, но они не прибыли. Приехавшие поприветствовать их пятеро «советчиков», возвращавшихся в Париж, сели в мою машину. Пять ужасных жидов (прости меня, Господи, но я ничего не могу с этим поделать: жиды!) развязные, сверх непринужденные. Один из них кричал: « Борис, Борис, самолет задерживается » … с такими «РР»,  с такими интонациями! Другой сел рядом со мной, я испытал такое физическое отвращение, что отодвинулся в угол, чтобы не прикасаться к нему. На мосту я чуть не опрокинул машину вместе с ними, и мне стало трудно дышать. Один из них шутил над проезжающими такси, говоря по-французски «Бедные, они не умеют водить машину» или что-то в этом роде. Никакая сила, никакая пропаганда, никакая нео-комсомольская формула не смогут вытеснить из меня эту смесь ненависти и отвращения! Пусть говорят, что хотят, но накаание должно быть полным и окончательным, иначе, где справедливость?… Это иностранцы-поработители, как в свое время были татары или немцы в Эльзасе, после войны 71 года… Заставил себя взять их деньги и не предал своего русского происхождения».(РО ИРЛИ, 1934)

Жюль Легра: «Видел Яшу: потолстел, расжирел, мещанин-шофер… он неудачник, потому что цепляется за потерянную родину. Михаил, вернувшись в народ, живет скромно и мило, офранцузился, полон жизни и оптимизма. Прошлое угасает». (Дневник, 1934)

Другой Горбов, мне незнакомый, появляется неожиданно. Я никогда не слышала его имени и удивляюсь, что мой отец  ни разу не упоминал при мне о нем.

Георгий Горбов (1898-1934), Юра – вероятно сын Сергея Михаиловича Горбова, купца поселившегося в Варшаве (брат Николая, моего деда). Алкоголик, туберкулезник, он медленно умирает. Его окружают двоюрные братья. Яша: «Юра умирает в Божоне. Я должен его туда отвезти; он не может есть, это ужасно, злится, умирает… Миша принимает это очень близко к сердцу, он потратил свою зарплату… когда мы его навещали, Юра попросил, чтобы мы еще немного побыли с ним, Миша остался, и Юра заплакал»… « Вечером, проходя по улице Боэти, увидел Мишу: в новом пиджаке, очень красивый, стройный, элегантный, с маленькими усиками. Он мне сказал, что друзья Юры собрали 300 франков. Он привел к нему доктора Серова, который сказал, что это безнадежно». И смерть Юры… «Сердце мое вздрогнуло: раньше я был не равнодушен, но спокоен. И вот теперь я представил себе его последние мгновения, в незнакомой комнате с чужими мужчинами, без семьи, без родины… Он подумает о чем-нибудь:  «Ах, не надо забывать … и тьма вторгнется в него, вместе со страхом и болью. А там?  Ничего нет». (РО ИРЛИ, 1934)

Смерть помогает рвать связи с Россией. В мае того же года Яша упоминает о смерти Коти Куприянова (1894-1933), мужа Натали, сестры Веры. Он пишет Вере: «Потеря связей с Россией, с прошлым. Мои все более редкие мысли о возвращении в Россию… в России не осталось никого близкого. Вот почему она всегда была для меня чем-то ‘пустым’. Если бы там были Миша, Катя, папа, мама, все было бы по-другому. Но там остался только дядя Миша, которого я мало знаю, тетя Лида … и это пустота, потому что больше нет семьи твоей сестры. Остаются Надя и Юрочка; поцелуем ли мы их еще? » А также: «Помнишь, когда папа умер, мама не знала, как сообщить об этом в Москву. Я просто написал тете Ольге, и все уладилось».(РО ИРЛИ, 1934)

Начало разногласий Яши с моим отцом, вероятно, приходится на его брак с Юлией   Алексеевной Попович. Яша и Вера были знакомы с папиными подругами и имели своих фавориток; даже сегодня, в моем возрасте, я читаю их имена с легким щемлением в сердце. «Венский шарлатан» Фрейд, как называл его Набоков, наверное улыбнулся бы… Венчание моих родителей состоялось 4 февраля 1934 года в правосланой церкви улицы Лекурб; я храню фотографию мамы в плохо скроенном белом платье, но я сегодня  научилась не выставлять на мир те фотографии, которые мне особенно дороги. С самого начала Яша враждебно относится к моей матери. Он немедленно определил различие социального класса, существовавшее между молодой провинциальной Бессарабкой и Горбовыми; культурная среда кишиневского священника не та, что у богатых московских интеллигентов. Яша постоянно порочит   свою невестку.  «Я думал, что этот брак хорош, но она чужая среди нас», «Вышел с мучительным чувством, что в ней нет ничего интересного, она трудолюбивая, вот и все. Мише должно быть скучно, тон не интеллигентный», и т.д. (РО ИРЛИ, 1934).

Co свойственным ей любопытством, Вера все хочет знать о молодой паре… «Они живут в крошечной комнате, как беженцы первых времен», – пишет Яша.  «Вы спрашиваете меня, как живет Миша. Трудно сказать. Он, конечно, умнее ее, носейчас речь не об этом. Его и ее нежность велика. У них огромные долги, закончатся только в октябре. Миша очень помог Юре. Это, конечно, брак, но ничего похожего на духовную жизнь, которая всегда объединяла нас». Это не мешает Яше, которому надо лечить зубы, питаться у них…«Они предложили мне обедать по вечерам в качестве пансионера. Попробую, она плохо готовит, но это будет дешевле… я чувствую себя с ней не совсем комфортно...». Эта выгодная договоренность позволяет ему, однако, откладывать деньги: «Я сэкономил 550 франков! Тайно! Это независимость, никаких долгов, счастье;  видел для Вас блузку в 150 франков», «Уже более 750 франков и Миша, который который никогда ничего не мог сэкономить! Никто ничего не знает о наших деньгах».(РО ИРЛИ, 1934)

Ужин 1 октября 1934 года – событие. Софья Николаевна вернулась 30 сентября из Соединённых Штатов: впервые с тех пор как они покинули Россию, все Горбовы собрались на новой квартире. Моя мать присутствует на ужине; она не нравится Софье Николаевне. Вся семья, особенно Яша, того же мнения. Бедная мама! Ее красные ногти молодой парижанки также привлекут внимание ее семьи в Кишиневе, когда, в 1938 году, она повезет знакомить нас со своими родителями.. Не знаю если, зная свою  мать, -страшного Зевса-, папа посоветовал ей их не красить, но она так и не уступила в этом, и, когда, почти в семьдесят лет, уже больная, она перестала красить ногти, я долго не могла привыкнуть к ее бледно-белым рукам, настолько этот красный цвет был частью ее личности… С неохотой С.Н. одобряет жену сына, противопоставляя, как водится, дух плоти: «Она годится Мише, его  материальные потребности будут удовлетворены».(РО ИРЛИ,1934) Какое презрение со стороны интеллигентки скромного происхождения, какое равнодушие к чувствам сына! Никто не был достоин уровня ее интеллекта и культуры. Федор Литвяк, муж ее дочери Кати, тоже пострадает от этого. Все объясняется: мои редкие визиты на улицу Касабланки, моя инстинктивная враждебность к холодной и недоступной бабушке. Добавлю, что, если бы на старости лет я не имела бы доступа к Яшиным письмам, я никогда не узнала бы о том, как Горбовы приняли мою мать. Она никогда об этом не говорила, и это делает ей честь.

Чтобы закончить с обоими братьями, я хотела бы процитировать письмо от отца, затерянное среди петербургских архивов (необработанные фонды иногда содержат сюрпризы). Сентябрь 1960 года, папе 62 года, он умрет в феврале 1961 года. «Дорогой старик, – пишет он Яше, – я получил твое письмо… предупреди меня, когда будешь в Париже, чтобы мы встретились. Я буду рад тебя видеть и услышать о Вере, о которой ты никогда не говоришь… Уже десять дней с тех пор, как я вернулся из Бад-Эмса после лечения от астмы. Это мне  помогло. Был в Висбадене, расчищал могилу папы, отец Павел Адомантов – совсем старичок, но полон юмора. Ничего не изменилось, все как было два года назад. Целую тебя и до скорой встречи». (РО ИРЛИ) Не знаю, показал ли папа Яше свои воспоминания о гражданской войне, написанные около 1954 года. Если он это сделал, Яшa наверное показал их Вере, но она может быть уже теряла рассудок. Яша должен был бы быть одним из первых читателей этого текста; насколько мне известно, он никогда не упоминает о нем в своих письмах. Неужели папа его ему не показал? Вопрос остается открытым.

Я не возвращаюсь к младороссам, широко описанным литературой и не раз упоминаемым в этом блоге. Напомним, что по возвращении в СССР в 1948 году многие эмигранты (в том числе Ирина Николаевна Угримова••) были приговорены к лагерному сроку за участие в этом монархическом движении. Братья Горбовы (особенно Я.Н.) были к нему близки, но никогда не вступали в партию. Яша некоторое время был  активен, однако очень  скоро из-за гордыни восстает против движения; oн находит, что Александр Казем-Бег и Кирилл Шевич (1903-1987) недостаточно хорошо к нему относятся. С 1930 по 1934 год – сплошные обиды, письма, ожидание ответа, встречи, примирений, новые обиды (Яша хочет вызвать Казем-Бега на дуэль…) до окончательного разрыва, по неизвестной причине: «Я не ушел, меня исключили», – пишет он: «Я высадил свою шлюпку с младороссского корабля и буду плыть в одиночестве». (РО ИРЛИ, 1934)

Другой не менее важный мотив являeтся причиной этого разрыва. Я.Н. Горбов – убежденный монархист-легитимист. Великий князь Кирилл Владимирович (1876-1938), претендующий на российский престол, самопровозглашенный в 1924 году императором, поддерживает движение (Яша никогда не называет его иначе, как «государь»). В 1965 году он пишет: «Государь (Владимир Кириллович, сын предыдущего) сейчас в Париже, куда, как и каждый год, он приезжает на Пасху. Он ходит в церковь на улице Микеланджело. Я постараюсь увидеть его, но не представлюсь… хочу быть частью народа».(РО ИРЛИ) Яша считает, что, сближаясь с фашизмом,называя себя «главoй» (эквивалент «дуче»), ездя в Италию, встречаясь с Муссолини, Александр Казем-Бег подрывает монархию.

Яша к Вере: «Друг мне сказал, что среди младороссов немало людей спрашивают: «Где монархия? Это все еще фашизм…» на что Александр ответил: «Монархия – это идеал, который нужно попытаться достичь. Путь лежит через фашизм». Понимаешь! И он добавил: «Все было сказано о монархии, не стоит об этом говорить». Далее: «Я до сегодняшнего дня думал, что фашизм находится в подсознании; я ошибся: это задумано». (РО ИРЛИ, 1934) И еще: «Важно, чтобы 0русская монархия не была связана с фашистской пропагандой», «Искра ужасно романтична, там ужасная статья Шевича, это полный декаданс. Мне стыдно, как я раньше мог писать такие статьи. Они все знают, все объясняют и говорят о «строительстве нового мира». Ни больше, ни меньше! Тот же стиль, что и у Горького» … «я говорю с ними так, как разговариваю с коммунистами-шоферами: у них всегда готовый ответ, который они триумфально выдвигают с желанием обидеть». (РО ИРЛИ, 1934)

Яша также упрекает Казем-Бега в слишком ярко выраженной любви к сенсации, мишуре, парадам, знакам отличия «…Все время праздники, но ничего не предпринимается… Казем-Бег должен бы быть председателем «комитета вечеринок». Он называет Союз младороссов «Союзом скоморохов». «Манифест царя написан на младоросском жаргоне и похож на речь партийного агитатора» … «Люди хотят золота, фальшивки, а если того нет, думают, что смотреть не стоит, им кажется, что это ниже их культурного уровня. Казем-Бег это понял и потому не стыдится (или делает вид, что не стыдится?) устраивать все эти парады, значки, ордена и т.д. Пошел он …!». (РО ИРЛИ, 1934)

Итак, в 1934 году Яков Николаевич Горбов посвещает себя литературе и начинает писать Покаяние. Рассказ появляется в 1947 году у Лионского типографа Ларданше в книге под названием Пути Ада, вместе с другим рассказом, Кабасы (дьявольские создания, «между человеком и Сатаной»), особенно близким его сердцу «...Если позже, со временем, я стану писателем в истинном смысле слова, я буду представлять в своих рассказах то, что люди каждый день видят вокруг себя, чувствуют, видят и ощущают, и от чего они отворачиваются или закрывают глаза на то, что беспокоит их эстетическое чувство» (РО ИРЛИ) Яша посылает Вере страницы рукописи и комментирует реакции, иногда негативные, некоторых друзей… «Так как, на самом деле, в глубине моей души, я пишу только для Вас, другие просто не имеют значения». (РО ИРЛИ, 1934)

Едва Софья Николаевна вернулась из США, как Яша показывает ей свой текст; как и все другие книги своего сына, С.Н. находит его замечательным и предлагает продать «жемчужину» (видимо, последнюю), чтобы он мог посвятить себя писательству. Яша отказывается: «Моя гордость не позволяет моим иллюзорным надеждам оставить маму на произвол судьбы чужой милостыни». (РО ИРЛИ, 1934) В 1954 году он меняет издателя: Пьер Хорай становится его другом. Яков Николаевич не получает престижную премию Фемина, но получает премию 4 Жюри, в Марракеше. Слава кажется близка… нo его романы не пользуются широким успехом. Я не буду развивать эту тему. Добавлю, что книги моего дяди всегда оставались мне чужды.

У каждого автора всегда есть любимые писатели, однако, за редким исключением, их имена не появляются ни в письмах Я.Н. Горбова, ни в письмах Веры Сергеевны к нему; живя в замкнутой  в себе довоенной французской провинции, она никогда не просит его прислать ей русских или французских книг. Владимир Набоков (еще под фамлией Сирин) – любимый писатель Яши. «Он выше современной русской литературы… « Отчаяние » сильнее « Камеры Обскуры »…каждая строчка, каждое сравнение пронзает меня и доходит до кишок». (РО ИРЛИ, 1934) Он встречает брата Набоковa, Сергея: «Хотя он всего лишь его брат, я прошу его написать ему, что я не просто почитатель, но люблю его», – пишет он Вере с трогательной преданностью; в октябре 1932 года, однако, Я.Н. не стремится с ним встретиться (Набоков в Париже, где он читает отрывки из своих произведений). Он восхищен Петром Великим Алексея Толстова: «Лучше, чем Война и Мир, шедевр! Бунин – ничто рядом с ним», и пытается перечесть Анну Каренину: «Какая скука!». (РО ИРЛИ, 1934) Я.Н. цитирует Платонова, Куприна, Ахматову, Берберову, Цветаеву, встречается с Зайцевым, но, за исключением Клода Фаррера, не упоминает ни одного французского или иностранного автора. В 1934 году Яшa мечтает о создании журнала, подобного Литературным Новостям «...Он будет пользоваться успехом, потому что у русских нет денег на покупку книг». С 1960 по 1974 год мой дядя становится соредактором русского литературного журнала Возрождение и находится, таким образом, в центре культурной жизни эмиграции «…Все писатели Парижа ненавидят меня … для них важно одно – публиковаться, иначе ты сволочь». (РО ИРЛИ, 1965) Он публикует рецензии, политические комментарии и некоторые из своих работ.

Верa Сергеевнa, бесспорно, в центре его жизни. Я мало о ней знаю ; причудливая, одинокая, живущая вдали от Парижа и эмиграции женщина,вне  какой-либо классификации. Судя по документам, В.С. родилась в 1896 году в Петербурге от Сергея Иснарда и Веры Ивановской. У нее была сестра, Наталья; Яша был знаком с ее матерью. Cудя по семейным рассказам, отец был одним из тех французов, что обосновались в России по делам; он как-то был связан с лионской газетой Ле Прогрэ, но я не нашла о нем никаких следов в городском архиве. Однако в 1924 годy Легра отмечает: «...У Гучкова какой-то г-н Иснард с дочерью». Яша женится на Верe Сергеевнe в Мценске (31 января 1918 года). В 1919 году oна следует за Горбовыми в Ялту и покидает Россию в ноябре 1920 года вместе с мужем. Они с трудом выживают в Константинополе до января 1921 года; неизвестно, на какие средства они прибывают в Рим, а потом в Висбаден.

Этот совсем классический брак, укрепленный развитием революции, гражданской войной и изгнанием, сближает молодых людей.  «…Ничего похожего на духовную жизнь, которая всегда нас объединяла», – пишет Яша в 1934 году. Но вдруг все срывается. Разлука (Мюлуз, Лилль) тем быстрее разрушает супружескую жизнь, что по финансовым соображениям Вера вынуждена сожительствовать с Софьей Николаевной и Соней. Она с трудом это переносит, и появляется другой человек, французский генерал Альфред Нюг (1892-1968). Я ничего не знаю об обстоятельствах их встречи; в тех Яшиных письмах, к которым я имела доступ, его имя впервые появляется в 1922 году, в Мюлузе. Вскоре (в каком году?) Вера живет с ним (или у него?) в Лурмарэне.Генерал находится в хороших отношениях с Яшей, который посвящает ему « Второе Пришествие » (1955) и которому он одалживает свою парижскую квартиру по улице Сансье,8). Яша скрывает эту связь: «Говорю, что ты составляешь компанию и нуждаешься в заботе о своем здоровье» (РО ИРЛИ, 1922), – пишет он, выдвигая затем на первый план здоровье жены, купания  в море и чистый воздух. Но мало по малу все становится известно, и эта внебрачная жизнь вдали от глаз общины принимается без особых сплетен, тем более, что это вполне устраивает Яшу. «Вера … тратит много, не принося ничего существенного «своим мужчинам» – отмечает Легра в 1933 году. В такой строгой семье, как Горбовы, подобная терпимость удивляет.

И именно при чтении ежедневных писем моего дяди и генерала, повторяющиеся и неособенно интересные (расписание дня, различные рекомендации, здоровье домашних животных, долгие расспросы о здоровье Веры), при том, что Яша все время повторяет, что Софья Николаевна и их знакомые, встреченные на улице, приветствуют ее, очень любят ее…, спрашивали о ней… а также при чтении писем самой Веры Сергеевны, я задала себе вопрос: не страдала ли она психическим заболеванием?  «Отец сумасшедший», – отмечает Жюль Легра в 1918 году. Об этом никто не пишет, eсли только кто-нибудь (из Горбовых?..) ещё раньше не упомянул об этом. Знает ли В.С., что ее отец «сумасшедший »? Боится ли она унаследовать его болезнь? Это объясняло бы ее добровольную удаленность, эту так легко принятую семьёй двойную жизнь, а также и бездетность: насколько я знаю, ни Яша, ни Вера никогда не поднимали этот вопрос. Моя двоюрная сестра Мария Литвяк упоминала преувеличенно эмоциональную манеру, с которой Яша восторгался перед ее круглым беременным животом, гладил его… Страдала ли Вера каким-то психическим заболеванием, лишающим ее возможности соблюдать правила какой-либо работы ?  «...Работа несовместима с Вашей идеей свободы и вашей страстью к ней», – пишет Яша, который всегда будет возражать против того, чтобы она занимала какую-либо должность, хотя бы для того, чтобы помогать ему, как положено.Oдин генерал упоминает о деньгах предоставленных им в ее распоряжение: Вера спокойно принимает эту финансовую помощь …

Странные отношения, судя по письмам – весьма не плотские, связывали французского генерала с твердыми принципами и причудливую русскую эмигрантку. Мы не знаем условий контракта, который их связывал, также как не знаем причин, по которым генерал покончил собой в 1968 году. В какой степени это было связано с психическими расстройствами моей тети, засвидетельствованными многими источниками начиная с 1965 года?.. Вера  Сергеевнa  окончательно теряет память (Альцгеймер?) при поступлении в дом «Скорой помощи» Шэлля.

Здесь Яша показывает себя в лучшем свете. В начале шестидесятых годов болезнь Веры совпадает с трогательными, все более нежными письмами. Занятый своей работой в Возрождении, требующей постоянного присутствия, Яша не может, как раньше, ездить каждый месяц в Лурмарэн. «...Вы говорите мне, что именно в Лурмарэне поняли, что больны. Чем, дорогая Верочка?», «…Мне кажется, что Вы все больше нуждаетесь в том, чтобы я заботился о  Вас… а я здесь занимаюсь литературой в ущерб вашей душе», «…Мое сердце болит за Вас, за мою дорогую и святую Маку, потому что она не может найти спокойствия. И я чувствую что-то вроде своей вины: если бы я был рядом, то все было бы лучше» (РО ИРЛИ, 1965), «…Что  случилось, что, моя Верочка?» (РО ИРЛИ, 1965), «…чувствую, что что-то не так, что Ваша душа скорбит…но о чем? Я не знаю и не понимаю этого».(РО ИРЛИ, 1965) Когда Веру Сергеевну принимают в дом престарелых Шэлля, под Парижем, он на поезде ездит к ней несколько раз в неделю, подолгу седит у ее постели, разговаривает с ней, тайком приносит ей мартини… и так же, как он скрывал связь Веры с генералом, он пытается скрыть ухудшение ее состояния «...был бы рад узнать кое-что о Вере, о которой ты никогда не говоришь», – пишет ему  отец в 1960 году (РО ИРЛИ).

Кажется, тем не менее, что Яков Николаевич не всегда хорошо воспринимал присутствие генерала, а также предоставление им Вере различных своих домов в Карри-Ле-Руэ, Авиньоне, Лурмарэне… «…Вы свободны в своих решениях, теперь, как и прежде », «…Вот уже девять месяцев, как Вы покинули меня и живете одна, но я вынужден молчать и не могу просить у Вас ничего, кроме ежедневных писем», «…Вы ушли, когда хотели, и вернетесь точно так же. Предупредите телеграммой», «Как вы поступите, если Нюгa переведут в другое место? Пойдете ли Вы за ним или останетесь в Карри или Авиньоне? Каковы Ваши намерения?», «Хандра … из-за того, что мы так долго жили порознь, и прочие вещи, о которых мы говорили», «…Жду Вас, мое дорогое дитя. Я буду жить с вами сладко, возьму все на себя … за одну вашу нежную улыбку. Чтобы Вам было хорошо», «Мы прожили вместе всего месяц в этом году, и только этот счастливый месяц будет жизнью, остальное – как скучный сон». И еще: «…Два года разлуки : я спрашивал себя, во имя какой химерической надежды была предпринята эта жертва». (РО ИРЛИ) И когда Вера пишет ему: «Я не могу не учитывать мнение Нюгa, который мне очень помог и преданность которого безгранична», Яша комментирует: «Преданность? Любовь?».

И действительно, этa договоренность между Яшей и Верой весьма загадочна. Этот молодой человек, мало зарабатывающий – но в этом он ничем не отличается от других эмигрантов – , без детей или других обязательств (кроме взносов, наряду со своими братьями и сестрами, за аренду квартиры матери. Яша постоянно заботится о ее средствах существования), очень привязан к жене, однако, передает заботу о ней другому. «Рад, что Вы в Лурмарэне, я за Вас спокоен»,-пишет он Вере. Как удобно! Читая письма Яши, я все время ждала его вопроса: «Нужны ли Вам деньги?». Но вопрос этот задaет только генерал.

Яков Николаевич Горбов беден и, как часто бывает, наличие денег означает для него подарки; он любит роскошь, мелочи, символы жизни, которoй у него нет, или больше нет : перчатки, хорошее мыло «Парфюм Вервен» марки Буржуа, тонкое белье, обувь.  « Я бедный, болезненно бедный», – пишет Яша. «Я не могу просить Вас приехать, потому что это влечет за собой расходы. Мы не можем жить в Лилле на мою стипендию», «...Начинаю думать, что именно в деньгах счастье, потому что без них – несчастье». (РО ИРЛИ, 1934) Сидя в Париже за рулем такси, в ожидании клиентов: «Что делать? как бороться с ненавистью, злобой, печалью? Все горит внутри меня из-за этого постоянного вопроса: получится или нет? И ответ – нет. Такова моя судьба, невезение на 85%, невезение, невезение … четыре дня без единого клиента». (РО ИРЛИ, 1930) И еще: «И пусть дьявол возмет всех этих социал-демократов и прочих мечтателей, которые сделали так, чтобы я тоже был беден! В конце концов, судьба этих мужиков и рабочих мне так же безразлична, как им безразлична моя судьба. И ничто не заставит меня верить, что этим демократам и революционерам так трудно было жить с сознанием того, что существуют бедные мужики и рабочие». (РО ИРЛИ, 1934)

Франция вырисовывается на фоне писем моего дяди. Сначала в Лилле, где с 1931 года он учится в католическом институте на курсах международного права, истории экономических доктрин, занимая при этом должность библиотекаря. «Католики – это каста, замкнутая, как масоны, по крайней мере в нашем представлении». Другие русские студенты также зачислены на курсы: «...Они были рады меня видеть, но они настолько глупы и необразованы, что это все равно, что лошади рады видеть меня», – пишет Яша со свойственной ему скромностью; «…Здесь румынские, венгерские, польские, немецкие студенты, все охвачены настоящей ненавистью к Франции … они говорят, что она сидит на своих 80 миллиардах франков золота, сама не ест и другим не дает», «французы всегда были и останутся ярыми шовинистами» , «Я внимательно слежу за новыми законами для иностранцев, скопление которых становится настолько невыносимым, что мы скоро будем вынуждены ехать в СССР. Не в этом ли цель этой столь шовинистической борьбы с безработицей? Но для нас СССР – это смерть. Остается самоубийство. Думали ли они об этом, принимая решение?», «…Если разразится война, попросят ли у солдат удостоверение личности?». (РО ИРЛИ, 1934)

Однако с 1947 года, с возвращением в СССР эмигрантов, поверивших обещаниям Сталина об амнистии, Франция представляется в другом свете. Как и многие русские, Федор Литвяк, муж Кати, отправляется обратно. «...Я не сомневаюсь, что они скоро разочаруются и пожалеют о той Франции, которую они критиковали и даже презирали: после 25 лет не понимать, что, по крайней мере, мы обязаны ей тем, что избежали смерти и что нам позволили свободно жить в чужой стране…», «…Те, кто на практике решили вернуться домой, поймут в своей собственной стране, что такое принуждение, лишения и преследования. Сравнив, они поймут», «…Но я отнюдь не радуюсь их судьбе, я их жалею. Я также их жалею за наивность: если будет плохо, я уеду», «…Они пробуждают во мне чувство сострадания и уважения, потому что, чтобы пуститься в эту авантюру, надо обладать определенным мужеством. Но те, кто, побудив других на отъезд, остаются здесь, мне противны», «…Видел младоросса, яростно выступающего за возвращение. Нельзя с ним спорить, он не «думает», он «верит», «…Я не могу разделить патриотизм этих людей, в нем есть что-то искусственное, слишком резкий и непонятный поворот чувств, что-то вроде смерти». (РО ИРЛИ, 1947)

Этот текст становится слишком длинным… здесь я прерываю семейную хронику, которая пробудила во мне ранее незнакомое понятие «заново предстающей памяти» («более или менее расплывчатое представление о прошлом»). Я забыла об огромном ткацком станке, который когда-то занимал комнату, где мы жили в Сюрене – мои родители пытались научиться ткачеству, чтобы пополнить свои скудные доходы; частое употребление этих уменьшительных имен, столь любимых русскими (Веруша, Маришка…), которые моё поколение перестало использовать, настолько наше западное ухо их не воспринимает; я не ожидала встречи с самой собой… «Зашел к Юлии, видел Мариночку, она вся в прыщях, но живая и веселая», что не является «заново предстающей памятью» в прямом смысле слова, но что так на нее похоже …  И еще: моя первая поездка в Москву (1961), где, по описанию дяди Яши, я пошла на Арбат (не помню номера дома), поднялaсь шесть этажей до квартиры Горбовых, думая: «Не так уж и красиво, что они мне говорили?», и не смела позвонить, пока не сообразила, что нахожусь на служебной лестнице… И наконец,  когда Горбовы могли бы жить в разных странах или городах, два члена нашей семьи живут сегодня в Париже, там же, где жили Яша и Вера. Mоя дочь каждый день проходит по улицам Жоффруа Сент-Илер, Сансье, а по воскресениям ходит на рынок на площади Монж, где те покупали овощи. Я часто пересекаю пассаж Дофин, улицу Сен-Бенуа, прохожу мимо кафэ Ле Де Маго и Ла Палет, где Вера писала свои письма. Я не думаю о них, но знаю, что они здесь были.

                                                         Марина Горбова, Париж, 8 сентября 2018 г.

• Тетради Юлии Алексеевны Горбовой
• Ирина Николаевна, возвращение

contact :gorboff.marina@gmail.com