TRADUIT DU FRANCAIS: LES OBJETS-MEMOIRES                    https://gorboffmemoires.wordpress.com/2015/06/21/les-objets-memoire/

  ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗКОГО

(…)  Остается предмет, а именно « предмет-память » об изгнании, но также и предметы-памяти о счастливых днях. Они нас всех касаются : мы все испытали моменты счастья и горя, и наши собственные предметы –  памяти обладают той же силой  как  предметы-памяти изгнанных. Но те люди, которым, в спешке и замешательстве, когда-то  пришлось взять с собой несколько любимых или легко продаваемых предметов  прежде чем бросить последний взгляд на их дом  и  странy, вложили в эти  предметы  столько обостренных эмоций, присущих тем, кто разделял их судьбу –  боль от вынужденного отъезда, воспоминания о ужасах гражданской войны (самая страшная), горечь поражения, страх перед прыжком в неизвестность и шок изгнания – что сила их способности пробуждать воспоминания превышает личную судьбу человека.

Одно можно сказать наверняка: будь то произведение искусства, ремесленный предмет, фотография или текст,  предметы-памяти по определению уникальны, настолько они вписаны в судьбу человека, которому принадлежали и к истории своего времени.

Из изгнания наших предков, покинувших Россию сто лет назад, почти ничего не осталось. Фотографии, общий знаменатель всех эмиграций, образуют первый носитель памяти: мы носим их с собой, показываем своим потомкам, стремимся опредeлить лица и даты.  Другие предметы-памяти русской эмиграции во всех семьях примерно одинаковы. В основном миниатюрные вещи, которые можно было унести и спрятать – это было главным образом  женское  дело, жизнь мужчин подвергаясь многим непредвиденным обстоятельствам – иконы, крестики, пряжки от ремня, чайные ложки, табакерки, подаренные к крещению или к свадьбе, а также фрагменты орденских лент, пасхальные яички  и недорогие  драгоценности (другие были быстро  проданы), составляют основу его  мемориальной  памяти.

Запонки Н.М. Горбова   (семейный архив)

Кроме фотографии Петровского,  единственный  предмет-памяти Горбовых, который до сих пор находится у меня   – это запонки, принадлежавшие моему дедушки. Он познал превратности гражданской войны, бегства, изгнания  ;  как и многие предметы, которые дошли до нас –  его присутствие является чистой случайностью. Многие вещи были потеряны, украдены или обменены по пути. Одни были вверенные близким друзьям, другие таинственно исчезли, порой с теми же друзьями…

Надо признать, что эти предметы  первых  годов изгнания   сегодня уже перестали существовать. Поставленные на полку или забытые в ящике, они постепенно стали невидимыми, как мертвые звезды, чьи лучи больше нам не светят. Только художественное, в том числе литературное произведение, позволяет восстановить в течение какого-то времени их прошлый эмоциональный груз, так как если изгнание наших родителей продолжает волновать нас,  оно уже нас не  касается. Другие берега (1951), столь хорошо описанные Набоковым,  давно исчезли с нашего горизонта.

Сегодня мы продолжаем хранить эти предметы  в память о прошлом, и с тайным облегчением передаём  их нашим потомком, зная, что они в свою очередь отдадут эти утраченные реликвии,  может быть обменяют их на что-нибудь в их глазах более ценное или отдадут в музей. Потерянные среди аналогичных предметов, предметы-памяти перестанут быть уникальными и станут предметами социологической памяти. За исключением тех которые принадлежали великим людям, предметы-памяти не долго сохраняют свою эмоциональную нагрузку: она сама исчезает, когда никто больше не произносит имя их владельца.

И так, предметы новой жизни эмигрантов в изгнании, постепенно заменяют предметы первоначального бегства.  Мы росли среди этих знакомых нам вещей, не измеряя полностью их символическую силу, которые иногда затрагивают наши сердца. В Наследии (1991), Филипп Рот повествует о том, как после смерти своего отца, пожилого еврея, он вдруг, как в первый раз, увидел чашу для бритья покойного с надписью « S.Roth » …«Эта чашка…которую я увидел в нашей заурядной маленькой ванной Ньюаркa (США)…  имела ауру археологической находки, силу и вес греческой вазы  воплощая  мифические истоки рода.»

Моя встреча с «мифическими истоками рода» была запоздалой. Она произoшла в 2011 году, когда, в павильоне парижского пригорода, моя кузина Мария Литвяк вручила мне немного китчевое блюдо, расписанное в 1938 году тетей Соней (1891-1982), по случаю двадцатой годовщины брака своего брата, Якова Горбова (1896-1981) с Верой Иснард (1896-1977).

Блюдо С.Н. Горбовой, 1938 (семейный архив)

На оборотной стороне, орфографией используемой до революции, тетя Соня записала странствия пары.

• Мценск, Орловская губерния (13. II. 1918)
• Москва
• Юг России – Гражданская война (1918-1921) 
• Константинополь
•  Рим 
• Висбаден
• Мюльгаузен 
• Пассау
•  Лион 
• Париж
• Париж/Лилль 
• Париж (13. II. 1938)

Больше, чем безликие запонки, это блюдо (которое в течение стольких лет, могло быть утерянным, как и тетради Воспоминаний моей бабушки и моего отца могли быть потеряны или уничтожены пожаром, и поэтому я их сегодня храню в металлической коробке), это блюдо, которое я никогда не видела, несмотря на то, что оно было в семье, стало для меня (по причине того, что надпись былa  от руки тети Сони, что оно заполнял  некоторые пробелы из жизни моего дядя,  и  что  оно избежалo уничтожения), воплощением предмета -памяти.

Со временем другие предметы, приобретенные в первые годы изгнания или принадлежащие любимым людям, становятся предметами замещения, сила которых никоим образом не уступает предметам первых времен изгнания. Мы помним их, несмотря на то, что они уже давно исчезли, брошенные без всякой сентиментальности эмигрантами, которые, как и многие бедные, легко заменяли  красивую рубашку, тысячу раз заштопанную, новой, более грубой. Удобный предмет лучше старого и красивого.

Как этот кухонный нож, найденный отцом на блошином рынке в Стамбуле или Германии, потертый посередине лезвия до самой ручки, все еще использовавшийся в шестидесятые годы, свидетель многих переездов из страны в страну, из квартиры в квартиру, которого я до сих пор помню; эта уродливая рамка военных времен, на которую мне пришлось смотреть в течение полувека, и которую я с радостью выбросила после смерти моей матери. Или, та чашка, идентичная той, из которой мой отец пил чай, встреча с которой, у итальянского старьевщика,  оказалась подобной внезапного присутствие моего отца. Она меня тревожилa и смущалa ;   к  счастью, она пробыла у меня всего несколько дней, до того как, не совсем случайно, она выскользнула из моих рук…

Далеко от предметов собранные со страстью коллекционерами, часто приобретенные за пределами их рыночной стоимости, поиск которых так приятно оживляет их жизнь – предметы-памяти анонимных эмигрантов никогда ими не были востребованы. Лишенные художественной или рыночной стоимости (кто определит стоимость ремня, с которым человек прошел  войну ?), их эмоциональнaе нагрузка не может быть оценена, не говоря  о материальной стоимости.

Превращаясь в « предмет – свидетель », предмет – память начинает новую жизнь, принадлежащую отныне профессионалам – историкам, антропологам, социологам – для их изучения. Эта новая жизнь больше нас не касается. Как та уникальная находка человека с бритвенной чаши своего отца или моя запоздалая встреча с блюдом тети Сони, эти предметы, фрагменты давно ушедшего времени, по сути эфемерно, исчезнут вместе с нами. Начав свой собственный цикл, другие предметы нас переживут.

                                                                    Марина Горбова, Париж, 21/06/2015  

перевод Марии Заволокиной

• Сайт Перемещенные Предметы (Displaced Objects),  посвящен  предметом – памяти  изгнания. Расширяя тематику русской эмиграции, читатель найдет в универсальном « предметe замещении », ощутимую и эмоциональную связь  человекa c его прошлым. 

contact: gorboff.marina@gmail.com

  Après ma disparition,ce blog sera numérisé et accessible sur le site de la bibliothèque municipale de Dijon, dans le cadre d’un fonds Gorboff :