МОИ ВОСПОМИНАНИЯ  .2.

                                                  ПЕТРОВСКИЕ ЛИНИИ

Петровские Линии, 10^й подъезд, кв. 41^я… Почти все, кто бывали у нас на этой первой нашей Московской квартире уже умерли. Неужели это было так давно ? А я вижу все до последних мелочей: нашу большую квадратную гостиную с группой мягкой мебели в глубине, с моим письменным столом и книжным шкапчиком, и моим роялем Штюрцваге… Папин кабинет, длинный и узкий, переделенный восточной драпировкой, за которой была его уборная: «ворота Тамерлана», окрестил эту драпировку Лясковский… Моя комната слева от гостиной; через переднюю и коридор, маленькая столовая. Лестница в 87 ступеней… Но что для нас была эта лестница? Мы вбегали и сбегали по ней двадцать раз в день, наслаждаясь нашей центральностью.книжные магазины тут же; театры и пассажиь  под боком. – Купи мне, Соня, вот по образцу отделку: ты все равно гуляешь. -Зайди-ка, Коля, к Готье или к Вольфу: тебе по дороге. 

Для дедушки, чтобы он мог добраться до нас, мы приобрели складное ковровое сидение с двумя ременными петлями: лакей и швейцар вносили его на нем по лестнице. Мамаши и другие пожилые дамы присаживались отдохнуть на площадках, на которых были поставлены стулья, и все-таки, прежде чем позвонить, останавливались перед нашей дверью отдышаться.

Наше устройство, хотя и провизорное, подвигалось почему-то очень туго. Особенно задерживал драпировщик, и это приводило папу в большое волнение. Ему хотелось поскорее забыть о скучных мелочах жизни, о том, что составляло ее рамку. Уже бабушка с тетей Надей поехали в Варшаву взглянуть на своих молодых; уже вернулась из Варшавы Аксюта, командированная на подмогу Варе для разборки вещей, и, шлепая губами, рассказывала о великолепных медвежьих шкурах, о белой плюшевой мебели с позолотой, о лакеях, о роскошном выезде Ивана Орестовича, а мы никак не могли добиться полного порядка в нашей сравнительно крошечной квартирке… – Почему это у нас все не удается? жаловался папа.  Но, наконец, и у нас все устроилось. Рамка была готова. Какая же жизнь влилась в нее?

Удивительно странно, что именно папе, человеку, так нелюбившему перемен, так ценившему преемственность жизни от поколения в поколение, пришлось столько раз устраиваться временно! Судьба, поставив перед ним цель, давала ему подходить к ней очень медленно. Поэтому полного удовлетворения жизнью он никогда не чувствовал; он все ждал впереди «главного», а занятия в настоящем носили отпечаток переходности, от которой каждую минуту можно было оторваться…

Разумеется, очень скоро он сделался попечителем даже не одного, а двух городских училищ.

Кроме того, Федор  Дмитриевич Самарин  тогда предводитель дворянства Богородского уезда, пригласил его к себе, в члены Училищного Совета. Поездки в Богородск на заседания и по уезду во вверенные ему школы происходили ежемесячно.

В « Московских Ведомостях » он часто помещал статьи по вопросам народного образования. Одно время шел разговор о назначении его земским начальником где-то около Троицы: тогда этот институт только что вводился, и очень важно было подобрать лиц известной политической окраски. Но папа считал, что для такой должности необходимы специальные юридические познания, которых у него не было, и он отказался. Через Рачинского, близкого с обер-прокурором Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцевым, на папу указали из Петербурга Московскому Епархиальному управлению как на лицо, чрезвычайно полезное, чтобы наладить преподавание в церковно-приходских школах. К нам несколько раз приезжал Шемякин, чиновник особых поручений при Победоносцеве. Появились у нас и разные почтенные протоиереи, и вскоре на папу возложили поручение объезжать и ревизовать церковно-приходские школы Москвы.

Эти осмотры принесли ему много разочарований. Явно негодные учителя, по протекции получавшие места для уклонения от воинской повинности; батюшки, никогда не являвшиеся на уроки Закона Божия под предлогом треб или нездоровья, а на самом деле потому, что эти уроки их не интересовали как недостаточно или вовсе неоплаченные; косность духовного начальства, не желавшего никаких улучшений и перемен; его глубокое равнодушие к вопросам религиозного воспитания, его крайний провинциализм,  все это заставляло папу глубоко негодовать и вступать в горячие споры с отцами протоиереями. Протоиереи же, подозревая в нем молодого карьериста, который хочет своим усердием выдвинуться перед Синодом, сразу приняли по отношению к нему позицию осторожного недоверия. Дело это ладилось плохо.

Гораздо плодотворнее и приятнее была работа у Самарина: там все были живы и дружны. В высшей степени интересна и привлекательна была прежде всего личность самого Самарина. Широко образованный и вместе скромный и мягкий, он искал в людях отклика на высокие духовные и нравственные идеалы, в которых его воспитала старинная дворянская культура его выдающейся семьи. Душевный строй папы в полной мере гармонировал с запросами Самарина. Они почувствовали друг к другу влечение, которое продолжалось всю жизнь. Еще больше сблизило их общее несчастье: болезнь глаз. У Самарина она была сильнее, чем у папы, и почти довела его до слепоты.

Кроме крупной, высокой фигуры Ф. Д. Самарина с его бархатным голосом и характерным коротким смехом, я вижу неловко проходящего в кабинет через нашу гостиную вечно потирающего руки Льва Михайловича Лопатина в необыкновенно длинном сюртуке и со смеющимся взглядом близоруких серо-синих глаз. Он рассказывает всегда дамам страшные истории, это его специальность. Истории, как он говорит, взяты все с натуры, только конец иногда бывает у них такой, каким, по его мнению, следовал бы быть.

Владимир Сергеевич  Соловьев появляется у нас в эту зиму только два или три раза. Я знакомлюсь с ним ближе позднее, о чем расскажу в свое время.

Крупной фигурой среди наших знакомых была еще Марья Ивановна Лясковская(1), вдова профессора химии Николая Эрастовича Лясковского и мать папиного друга Валерия Николаевича. Я видела ее мельком в Дмитровском на другой день после свадьбы. Как только мы устроились в Петровских Линиях, папа повез меня к ней. Она жила в конце Кузнецкого Моста, на углу Лубянки, в доме Варгина (сама она была урожденная Варгина). Все как в ее облике, так и в окружающей ее обстановке, было оригинально и носило отпечаток простоты, высокого душевного строя и почти немецкой педантичности. Обладая большими средствами, она вела образ жизни женщины самого среднего круга, с кухаркой, доверенной горничной и белым дворником. Комнаты у нее были маленькие, убранные по-провинциальному, с симметрично расставленной мебелью и множеством растений. Никакого другого освещения, кроме стеариновых свечей, она не признавала. Вставала она лето и зиму в 6 часов и начинала свой день с длинной прогулки пешком, независимо от погоды. В 3 часа обедала, причем, если случались гости, они присутствовали при обеде. Она всегда при этом надевала фартук и часто говорила: – Сегодня я могла бы угостить вас, у меня первый день рябчик; но завтра будет только вторая половинка .

Марья Ивановна целые дни читала и была в курсе всех политических и литературных новостей. Но, читая, она берегла глаза.Поэтому у нее всегда было начато сразу несколько книг, и, например, примечания, напечатанные мелким шрифтом в книгах, предназначенных для вечернего чтения, она имела выдержку оставлять до утра и потом отдельно просматривать. Старший сын ее, Всеволод Николаевич, был неудачником, женился на девушке, которая не нравилась матери, спился и рано умер; за ним вскоре последовала его вдова. Сирот воспитывала бабушка(2) ; но они жили в том же доме, в другой квартире с воспитательницей и при гостях никогда у бабушки не появлялись. С семьей Валерия Николаевича она была не близка, так как они жили в деревне. Но со стариками Щегляевыми (родителями Анны Сергеевны Лясковской) всегда поддерживала родственные отношения, очень уважала Сергея Ивановича и советовалась с ним в денежных делах. На Каланчевке над нею за глаза подсмеивались, уж очень она была по характеру противоположна Щегляевым; но мы с папой очень любили и уважали Марью Ивановну, и она тоже благоволила к нам, а впоследствии и ко всей Масловской семье. Когда она, в 6 часов вечера, поднималась к нам, неизменно приговаривая: – « Я ведь приезжаю рано, чтобы застать Вас на месте преступления »…, мы это считали за большую честь и, куда бы ни собирались, даже в театр, просиживали с ней до ее восьми часов. В 8 она поднималась и уезжала, так как в 9 уже ложилась спать. 26^го января, на свои именины,она ежегодно давала обед своим друзьям. Мы были приглашены, и я, как «молодая», была посажена рядом с хозяйкой. Стол для закусок ставился 26^го в маленькой столовой Марьи Ивановны, причем стены из предосторожности затягивались простынями. Обеденный стол расставлялся во всю длину залы приглашенными из « Эрмитажа » официантами. И на столе, и на стенах горели канделябры с множеством свечей, что, вместе со старинным видом хозяйки и составом старших ее гостей напоминало времена Нащокинского домика. После жаркоe хозяйка заявляла, что успокоилась:-« Теперь уж пожевали! Если что с пирожным случится, не беда! » . Десерт подавался в гостиной, пока в зале убирали со стола. Целые горы мандаринов, вазы со сластями, с орехами и виноградом устанавливались перед диваном на большом овальном столе. Кофе и ликеров не полагалось. Старшие гости были остатками того университетского кружка 60^х годов, к которому принадлежал Николай Эрастович Лясковский и членом которого был одно время и С. А. Рачинский.  

Я застала Бугаевых, родителей знаменитого впоследствии Андрея Белого, тогда еще подростка Бори, крестника Марии Ивановны; старика Николая Евстафьевича

Лясковского; Жуковского, Цингера, вскоре женившегося уже стариком во второй раз на дочери своего товарища профессора Летникова, слушавшей вместе со мною и Надей курсы Герье…

В противоположность единственному за весь сезон и столь торжественному сборищу у Марьи Ивановны, мы очень часто по воскресениям обедали у стариков Щегляевых, куда были раз навсегда приглашены наравне с членами семьи и с близкими друзьями. Там все было просто, все дышало широким русским гостеприимством. Уже одна встреча в прихожей старым лакеем Яковом, прежде всего пенявшим: – Что же не пожаловали в прошлое воскресение?,  давала картину каланчевской патриархальности. Длинный стол, к которому приставлялись новые и новые приборы; масса молодежи; Сергей Иванович с сигарой на своем кресле в зеленой маленькой гостиной, где хозяйка собственноручно разливала кофе из серебряной бульотки смех и пение вплоть до вечернего чая, к которому опять подъезжали гости, все это напоминало мне родной Масловский дом. И действительно, было что-то общее и взаимно привлекательное в простой и дружной атмосфере этих двух семей: скоро Надежда Васильевна познакомилась с Масловыми, и мои братья-студенты сделались такими же членами воскресных Каланчевских собраний, как и мы с папой.

Продолжались и горбовские пятницы с их чинной сдержанностью. Мы приезжали всегда к обеду. Любимым часом для меня было появление дедушки в Надиной гостиной после того, как Василий торжественно вносил поднос с десертом и фруктами. Очищая грушу или мандарин, дедушка что-нибудь рассказывал, а иногда вынимал из кармана исписанный листок и давал мне разобрать перевод главы «Чистилища», которым в ту зиму он начал заниматься. Я пришла в такое восхищение от этой его мысли, что просила никому, кроме меня, не доверять первой переписки с рукописи: я хорошо разбирала его вычурный, мелкий, старинный почерк. Он охотно дал мне это право, и часто в этот послеобеденный час мы обменивались с ним, я переписанной главою,он,вновь переведенной.

Бабушке Елизавете Васильевне тоже хотелось еженедельно видеть у себя свою молодую парочку. Она назначила вторники для обеда у них. Таким образом, два раза в неделю обязательно, а иногда и три наша кухарка наслаждалась полным отдыхом. Но, впрочем, случалось, что папа вдруг объявлял, что никуда не поедет, или по случаю мигрени, или потому что ему просто надоедало проводить полдня в бездействии, особенно если была начата какая-нибудь статья или имелось в виду дочитать интересную книгу. Тогда я выручала, ехала на Басманную или во Власьевский переулок одна на короткое время и спешила обратно к своему больному.

«Маленькие Горбовы» – так называли нас среди знакомых, – любили театр, особенно Малый. Близость его к Петровским Линиям часто привлекала встреченных в театре друзей на чашку чая к нам после спектакля. Долго, по русскому обычаю, засиживались за разговорами. Кусок холодного ростбифа или ветчины, бутылка красного вина, сыр и фрукты, такое простое угощение всегда было в запасе и удовлетворяло молодежь.

Великим постом приехала Мария Ван Зандт для целого ряда выступлений в арендованном для нее Коршевском театре. От нее многие сходили с ума, в том числе дядя Сережа Маслов. Он в то время был нашим особенно частым вечерним или, скорее, полуночным гостем. Много было смеха по этому поводу!

А комиссионеры между тем все являлись с описями имений, и папа периодически ездил их осматривать. Раз как-то мы поехали вместе в Храброво, недалеко от станции Крюково по Николаевской железной дороге: уж очень его расхвалили. Но, Боже мой, как это оказалось мизерно, по какой ужасной вязкой глине тащились мы с ямщиков 15 верст, чтобы увидать маленький домишко в квадрате липовых аллей и перед ним – старую церковь с кладбищем. И так, говорил папа, было по большей части все, что ему показывали. Наконец, в феврале он вернулся из одной поездки удовлетворенным. Он нашел местность красоты поразительной, очень затейливый дом, точно замок, на дворе флигель, который тотчас же можно было отдать под школу, словом, все как нельзя более подходящее, но… Но это было много больше и много дороже того, что мы могли себе позволить; надо было прибегнуть к помощи дедушки, а между тем как раз около этого времени на Басманной возникала мысль купить для всей семьи большое имение. Это предложил Иван Орестович, приезжавший с Варей на Святки, и это привлекало дедушку. Уже собрали сведения об одном великолепном имении под Задонском, очень доходном и благоустроенном. Надо было поехать осмотреть его. Но прежде всего надо было установить, захотим ли мы с папой жить круглый год и хозяйничать в этом имении, куда остальная семья будет съезжаться только на лето?

Я уже достаточно говорила о складе горбовской семьи и об отношении ее членов между собою, чтобы вы могли понять, что такая перспектива не могла привлекать нас. Хозяйничать для других, да еще таким неопытным, как мы, хозяевам, можно было только при очень дружеских отношениях и при одинаковых взглядах на дело. А взгляды были слишком разные. Папу совсем не интересовало хозяйство: весь центр тяжести для него заключался в школьном деле. Я же видела требовательность к внешнему благоустройству и большую избалованность семьи на даче – и не могла поручиться, что летом в имении все.

• 

  Дом Горбовых,на Басманной,Москва

  – Прежде всего, надо обратиться с вопросом к молодой барыне, которой там жить,  как ее мнение?  Я, скрепя сердце, ответила, что мне не хотелось бы при таких условиях жить в имении.

• – Отчего же? сверкнул глазами дедушка.
• – Михаил Акимович!, трепетно ответила я,  за всякую комнату в вашем доме я буду вам благодарна; но распоряжаться вашим домом и отвечать за него я не сумею и боюсь.

Дедушка уронил голову на руки и некоторое время молчал.

• – Ну, что же! сказал он наконец,  тогда, значит, и говорить не о чем.

После этого как было решиться просить субсидии на покупку Горок?

В таком подавленном состоянии духа провела я несколько дней, когда вдруг один раз ко мне вбежала горничная сказать, что швейцар прислал за складным креслом для старого барина. Я была одна дома и в первую минуту не знала, с чего начать. Но он сразу осветил меня прежним веселым и ласковым взглядом.

•  – А я, мой друг, сказал он, заехал к тебе с повинной. Я был неправ; на твоем месте я поступил бы так же!

В одну минуту лед был сломан, и мы оба заговорили, насколько предпочтительнее для всякого хоть маленькое, да свое, чем большое, да чужое, а также и о папином характере и вкусах, о его, как назыали это домашние, странностях…

• – Ну, подыскивайте себе сами! заключил дедушка.

                                                              Софья  Николаевнa Горбовa, Пассау, 1924 год   

                                                                     *****

(1) М. И. Лясковская (1828-1910). Крестная мать Андрея Белого (Бугаева), который посвятил ей главу в книге На рубеже двух столетий. Она также послужила прототипом его героя Аполлона Аполлоновича Аблеухова в романе Петербург.

(2)Вероятно, одной из них была Наталия Всеволодовна Лясковская (1880-1919), впоследствии жена Михаила Маслова, брата С.Н.Горбовой.

gorboff.marina@gmail.com

Après ma disparition, ce blog sera numérisé et accessible sur le site de la bibliothèque municipale de Dijon, dans le cadre d’un fonds Gorboff: