ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗКОГО

Этот текст был написан в 1919 году по-французски моей бабушкой Софьей Николаевной Горбовой (1863-1949) не за долго до эмиграции семьи в Германию (1920) и во Францию (1934).

В апреле 2015 года, я случайно обнаружила его в архиве города Дижон (Франция), в фонде друга семьи, профессора Юлия Антоновича Легра. Никто не подозревал о его существовании и, сто лет спустя, внуки и правнуки Софьи Николаевны смогли узнать при каких обстоятельствах Горбовы покинули свое любимое имение, Петровское.

«Погром в Центральной Росси» завершает цикл « Воспоминании » Софьи Николаевныь начатые в 1885 году и продолжены в 1924 году.

Мемуары семьи Горбовых охватывают три поколении.

Написанная в 1958 году моим отцом, Михаилом Николаевичем Горбовым (1998-1961) « Война » опубликована по-русски и по-французски в моем блоге и на сайте журнала Звезда 

Я родилась в 1936 году в Париже и принадлежу так называемому  «второму поколению» эмигрантов – первому родившемся в изгнание. Это поколение исчезает. Настало время передачи семейного архива «третьему поколению», среди которого многие не владеют русским языком. Французский блог им боле доступен чем русский архив.

Горбовы в Париже, 1943 год. Марина, Софья Николаевна; Владимир и Мария Литвяк, их мать, Екатерина Николаевна и ее сестра,Софья Николаевна; Юлия Алексеевна и Михаил Николаевич Горбовы, мои родители. Семейный архив (c)  

                                                    ПOГРОМ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ РОСИИ

Началось это, как и везде: с визита военных, под предлогом поиска оружия. В деревне тогда нас было шестеро: мой муж, все еще в постели после тяжелой болезни, две мои дочери, мой внук, наша медсестра и я. Все молодые люди были в армии.

Это было в ноябре, во второй половине дня, несколько дней после переворота большевиков. Мне объявили, что двор наш полон крестьян, которые продолжали прибывать в большом количестве с женами и детьми.

Что им было нужно?

Уже с начала революции, они проявили себя весьма недружелюбными. На протяжении лета 1917 года пропаганда большевиков поддержанная преступными призывами Чернова (министра сельского хозяйства), трусливая нерешительность князя Львова и наивная болтовня Керенского, окончательно разорвали последние связи, которые соединяли их с нашей семьей. И между тем, эти связи казались очень крепкими.

Мой муж, в течение двадцати лет создавал сельские школы нашего округа, и мог на полном основании гордиться прогрессом нашей, считавшейся примером такого рода учреждений. Рядом с начальной школой, под её попечением, была создана и средняя. Лазарет, обслуживающий несколько деревень, был основан его матерью, дом которой стоял рядом с нашим. Бывшие ученики наших школ привыкли консультироваться у моего мужа по поводу учебы и их будущей деятельности. Их отцы, с уважением, просили его совета по делам общины. Словом, это было постоянное общение между деревней и имением. Но летом 1917 года, как я уже говорила, все изменилось. Урожай был собран с большим трудом, благодаря добросовестному труду военнопленных. Крестьянки, вместо того чтобы приходить, как и прежде, при первом же вызове для ежедневных работ, задерживались и просили безумные деньги. Деревенский скот приходил пастись в наши поля, съедал наши стопы и даже доходил до окон усадьбы, портя газон и цветы. Крестьянские дети собирали овощи огорода и плоды фруктового сада и на малейшее замечание нагло отвечали:

• – Подождите же! Всё это станет нашим. Вы достаточно пользовались благом народа!

Я запретила дочерям ездить верхом, так как в них бросали камни и говорили им всякие глупости когда они проходили по деревне, или встречали на дороге мальчишек. Мы чувствовали себя словно в ловушке, которая с каждым днем сжималась над нами. Тем не менее, наша вера в здравый смысл народа была такова, что множество семей, которые по обыкновению покидали деревню зимой, решили в этом году остаться, видя экономическое положение России. Мы приняли такое же решение, подкрепленное болезнью моего мужа. И наивно предвкушали долгие зимние вечера в семейном кругу, в окружении прекрасных книг нашей библиотеки.

И вот, тысячная толпа, собралась со зловещим гулом во дворе, заставила мое сердце сильно биться в предчувствии беды. Не бросится ли на нас зверь, разбуженный временным правительством и спущенный с цепи большевиками, сметая все на своем пути в своей бешеной скачке?

Со мной хотели поговорить. Три крестьянина,  двое мужчин в возрасте и совсем еще юный мальчик, вор, отсидевший в тюрьме несколько месяцев. Довольно вежливо, они попросили у меня разрешения обыскать дом, с целью найти оружие. Я ответила им что оружия у нас нет. Они настаивали. Мне пришлось проводить их в комнаты, объяснить предназначение мебели и, постоянно открывая створки шкафов, показывать, что находится внутри. Казалось что больше всего их интересовало количество комнат и их размеры. Когда мы всё обошли, заключение старшего члена комитета вызвало у меня улыбку:

• – Да, здесь и корову можно спрятать, не только оружие !

Они покинули дом, ничего не тронув, но сообщили мне, что во дворе останутся два сторожа чтобы «следить за нами». Тем временем, толпа и не думала расходиться. Дети ловили кур и индеек. Женщины пошли на задний двор смотреть как доют коров. К своему большому сожалению, наша доярка смогла нам принести очень мало молока, так как все было унесено в деревню. 

Я поспешила послать дочерей к директору средней школы, здравомыслящему человеку, который был нам очень предан, умоляя его отправить несколько телеграмм, чтобы уведомить правительство об опасности, угрожавшей нашему имению. Мы ему так же передали  столовое серебро и разные вещи, которыми особенно дорожили. Все было унесено украдкой в сумерки.

Ночь прошла спокойно. На рассвете толпа поспешила к нам снова. Люди ходили взад-вперед, слышался шум голосов, смех, споры. Женщины в овчине и клетчатых платках выбивали двери кухни, молочной и кладовой. Напрасно старались мы всё закрыть, все мелочи  исчезали на столах. Огорченные домохозяйка и доярка бегали между домом и надворными постройками, жалуясь что исчезают то ведра, то горшки, то лампы. Сторожа, используя свое положение, повсюду заявляли свои права и требовали отужинать с нашими людьми. Вчерашние делегаты так же принимали участие во  всеобщем воровствe.

После обеда, опять депутация. На этот раз были делегированы три пожилых крестьянина, один из которых был отцом глухонемого мальчика, воспитанного моим мужем. Его звали Григорий. Мы имели дело только с его женой так как этот негодяй и бродяга почти всегда пропадал и при каждом появлении обирал как только мог жену и сыновей. В этот раз он представился мне как глава комитета, избранного тремя деревнями, которые формировали наш церковный приход. Этот комитет должен был «помешать помещикам растрачивать их имущество».

Вот оно, наконец, то законное основание которое они давно искали, чтобы утолить своё жгучее желание положить  руки на всё, что нам принадлежало.Оно найдено ! Но они даже не могли его сформулировать.

Разговор состоялся на крыльце дома. Толпа слушала:

• – В чем вы видите расточительство добра ? – спросила я. Несмотря на все возникшие трудности, урожай собран, все в полном порядке, поля засеяны.
• – Вы продали скот осенью,- выкрикнул голос из толпы.
• – Вы рубите дрова!  – воскликнул другой.
• – И  вы делаете это каждый год! – добавил третий угрожающим тоном.
• -Разве каждый из нас не поступил бы также со своим имуществом?  – отвечала я.
• – Это не ваше собственность! Это имущество народа! Вы достаточно выпили нашей крови!  кричала толпа.

Я заметила, что громче всех кричали люди, которых мы считали самыми честными и уважаемыми. Стало ясно, почему в комитет избрали воров, бродяг и пьяниц. Остаток стыдливости мешал уважаемым людям приходить к нам в дом с так плохо обоснованными требованиями. Они предпочли, чтобы с владельцами говорили всякие Григории, и укрывались за их спинами. Тем не менее, их чувства были теми же.

• – Ну вот, комитет решил. Вы должны подписать бумагу – продолжал Григорий.

Он вручил мне обрывок серой бумаги со словами, неразборчиво написанными карандашом детским почерком без понятия о правописании.

Я отказалась  его подписать.

Тогда мне сказали что комитет тем не менее уполномочен забрать ключи у управляющего и поставить часовых у погребов и сараев. После чего, депутаты удалились от дома, очень недовольные мною. Начался грабёж.

После этой встречи, количество официальных сторожей, которые должны были « за нами следить », достигло восьми человек. Под их руководством, толпа направилась к небольшому служебному зданию находящемуся в стороне от усадьбы и начала его сносить. Но, затеяв двойную игру, один из сторожей пришел ко мне жаловаться на наглость этих « негодяев » и предложил их всех выгнать, если я соглашусь приютить его семью в комнате кучера. Потом он принялся вместе с другими перетаскивать доски и балки.

С наступлением ночи во дворе разожгли костры, чтобы согреться. Ограды, скамьи, двери, все служило для поддержания огня. Всю ночь слышался скрип телег, голоса,  лай собак. Мы не знали что это могло значит, но никто не посмел открыть окно или дверь. На рассвете прислуга обнаружила причину этой суматохи. Толпа кинулась в дом моей свекрови, в то время необитаемый, и разграбила его подчистую. Остатки мебели еще передавались из рук в руки или лежали на траве, когда мои одетые наспех дочери направились к дому своей бабушки. Они встретили нашего приходского священника, который тоже прибежал и пытался объяснить своим прихожанам, что они поступают дурно. Его только награждали насмешками и оскорблениями.

Наш управляющий, очень хороший и честный человек, в полном отчаянии пришел сообщить нам, что все наши телеги и сани были украдены, что из прачечной и молочной вынесли всю мебель и посуду : отались лишь голые стены.

Какой прогресс за последний день! А что наши телеграммы? Никакого ответа. Никакой надежды удержать эту лавину, которая по мере своего движения вырастала и становилась все более и более угрожающей.

Известие о погроме нашего имения прошумело в округе. Утром пришел не только директор средней школы, но и сосед, чье имение находились в соседнем уезде. Oн появился во дворе верхом. Чтобы не оставлять нас одних следующей ночью, директор предложил поместить в доме учеников : несколько мальчиков приехавших издалека спали в школе. Сосед гостеприимно предложил ночлег моему мужу и внуку, если я решусь их увезти. Но я все еще надеялась и колебалась.

Тем временем один крестьянин, бывший староста деревни, явился с вчерашними тремя членами комитета. У дома снова собралась толпа. Они настаивали на том, чтобы я подписала эту несчастную бумагу. Наша медсестра, которая в этот момент пробивалась к нам, чтобы посетить, как обычно, моего мужа, мне шепнула:

• – Ну, подпишите же! Hе надо их раздражать!

Я взяла листок, написала « Прочитано »… и подписала его.

Бывший староста поинтересовался здоровьем барина. Я знала, что в деревне ходили слухи о том, что мой муж умер, но мы скрываем это из-за страха быть изгнанными.У меня появился хороший повод развеять эти слухи, показав ему больного, и заодно разжалобить этого доброго человека. Я проводила его в комнату моего мужа.  Староста был очевидно взволнован, увидев его очень изменившимся и услышав его ослабший голос. У него на глазах были слезы, когда мы покидали комнату больного.

• – Итак, Иван, что ты мне посоветуешь ? Можем ли мы остаться? Можешь ли ты меня уверить в том что наш дом не постигнет та же участь, что и соседний?
• – Нам очень жаль барина,  но я не за что не отвечаю, – ответил Иван.

Ничего не оставалось как принять предложение нашего соседа и поспешить отыскать убежище в нашем маленьком городке. Наш друг обещал прислать после обеда экипаж. Мы видели, как он ускакал легкой рысью на своей белой лошади среди толпы. Я поручила ему  все  наши деньги.

Трудно забыть картину отъезда нашего больного в той чрезвычайной обстановке, которую я вам описала. Когда он, шатаясь, появился в дверях, поддерживаемый с двух сторон военнопленными, я испугалась, что толпа начнет осыпать его оскорблениями. Но бывший ученик моего мужа, солдат-отпускник, до глубины души возмущенный поведением своих собратьев, встал рядом с экипажем. Произвел ли на них впечатление его вид, или это был остаток былого уважения, трудно сказать, но при появлении моего мужа установилась мертвая тишина. Его пропустили в экипаж, который тронулся и медленно покатил к центральной аллее, ведущей к главной дороге. Проедет ли он когда-нибудь еще этим путем?

Сегодняшний день был посвящен распределению нашего скота, коров, лошадей, овец и свиней. Это занятие после отъезда моего мужа немного отдалило людей от дома. Я этим воспользовалась, чтобы отослать внука к соседям.

Наступившая ночь была по-настоящему чудовищной.

Жажда безнаказанной резни росла в этой дикой толпе и опьяняла ее. Все было разграблено вокруг дома. Двери и побитые окна пустых зданий зияли черными дырами. Дом был полон привлекательных вещей, – и хозяин его покинул. Женщины более всего предвкушали удовольствие погрузиться в шкафы, заполненные посудой, и комоды с бельем. Они не хотели удаляться от костров, снова зажженных сторожами, и, подходя к окнам, жадно впивались глазами в комнаты, которые были освещены, так как я велела зажечь все лампы. Мы не осмеливались раздеться перед сном и оставляли пальто рядом с кроватями, чтобы убежать в случае пожара или внезапного вторжения. Всякий раз, приближаясь к окну, мы видели головы исчезающеие во мраке. Чувствовалось что нервное напряжение всей этой дикой орды было таким, что звук разбитого стекла мог стать сигналом к атаке. Школьники многократно обошли дом  со своим учителем. Они видели за кустами силуэты сидящих людей, высматривающих любую возможность проникнуть в дом.

Эта бесконечная ночь, наконец, прошла и уступила место рассвету. И двор вдруг заполнился мычанием. Наши красивые породистые коровы, совсем продрогшие, переплыли реку, чтобы вернуться в наши коровники, после ночи проведенной в грязных, холодных дворах крестьян. Женщины и дети гнали их обратно ударами палок. Они также ссорились из-за теленка, забытого во вчерашнем  дележе имущества. Мегеры с руганью схватили его и бедный окровавленный теленок был разорван на куски на глазах у кричащей толпы. В этот момент прибыл управляющей, настолько расстроенный, что еле мог говорить. Oн был вынужден забаррикадировать свою дверь, чтобы защитить свою семью от ночного вторжения. Канализация была полностью повреждена, а двух из трех коров оставшихся в нашем распоряжении, комитет отдал семьям, которые считали себя обиженными при распределении скота.

Несмотря ни на что, я должна была покинуть Петровское : было необходимо найти убежище. Я поручила дочерей директору, прося его приютить их в школе, если он сочтет это нужным. Затем приказала запрячь лошадей, но оказалось что доступного экипажа не было, так как колеса и все оставшиеся части подверглись участи бедного теленка. Тем не менее, нашли маленькую тележку без рессор, которая, в крайнем случае, могла послужить. С помощью веревок, один военопленный запряг двух лошадей оставленных хозяевам: одна, одноглазая, а другая такая старая, что могла только возить солому на птичий двор. Мы двинулись шагом по замерзшей грязи. Лошади спотыкались, тележка подпрыгивала и тряслась. У нас ушло около шести часов на то, чтобы проехать двадцать километров. Закончив свои дела, я была вынуждена заночевать в городе, так как темнело рано. Можно себе представить какую ночь я провела, думая об ужасах, творящихся в дереве. На рассвете я наняла лошадей и поспешила вернуться. Вопреки всем ожиданиям, наше положение оказалось более терпимым. Снаружи больше нечего было красть ; в доме, наверно, решили что будут чувствовать себя более непринужденно после отъезда хозяев. Двор был пуст. Все столпились у сараев. Спорили по поводу сельскохозяйственной техники. Проведя лучшую ночь, дочери укладывали наши вещи. Я послала человека нангять телеги для перевоза мебели и узнала, что нам их предоставили только три.

• – Вы считаете, что мы не имеем право увезти нашу мебель? – спросила я члена комитета, который передал мне это распоряжение.

Он задумался.

• – Дома бесспорно наши, – сказал он. Вы построили их на нашей крови. Мебель можете увозить, куда вам угодно.
• – Но как это возможно с тремя телегами?
• – Это не мое дело.

Телеги были загружены и отправлены. Теперь надо было подумать о переезде прислуги, жизнь которой была усложнена постоянными обвинениями в служении «буржуям». Я не могла уехать, не обеспечив их отъезд. Наш священник и состоятельный крестьянин, земля которого соседствовала с нашей, тоже считавшиеся «буржуями», пришли мне на помощь. Они на другой день предложили мне своих лошадей и телеги. Это был самоотверженный поступок, потому что они могли навлечь на себя месть крестьян, но они осмелились пойти на этот риск ради меня.  

День окончательного отъезда был определен. Я была столь наивна что привела дом в порядок, как делала это всякий раз, уезжая. Я велела покрыть мебель чехлами, заперла все маленькие предметы, портреты, безделушки и прочее. Во время последнего ужина пришли мне сообщить что три члена комитета снова хотят меня видеть. На этот раз они явились без сопровождения. Войдя в буфетную, они мне показались немного смущенными.

• -Мы пришли по поводу денег – сказал старший. Он держал  что-то завернутое в грязную тряпку.
• -Каких денег?
• -За скот, который мы разделили между собой : лошадей, коров…
• -Вы утверждаете что вы их купили ? Оставьте себе свои деньги. Я не вступаю в соглашения с ворами.

Злая улыбка осветила лицо старого крестьянина.

• – Ну, если так, вот что мы еще хотим вам сказать. Уезжайте отсюда и заберите с собой вашу прислугу. Мы вам даем три дня!

От такой дерзости, кровь хлынула  мне в голову.

• – Еще три дня среди вас? He дай Бог!  Я уже все устроила, чтобы завтра же ехать.

И повернулась к ним спиной.

Через пять дней после того, как мы устроились в маленьком соседнем городке, нас посетил директор средней школы. После нашего отъезда, он разместил учеников в разграбленном доме моей свекрови и в нашем доме. Но, несмотря на то, что в нем были их собственные дети, крестьяне ночью дом подожгли. Один из военнопленных заметил пожар и всех разбудил ; если бы не он, не обошлость бы без жертв. Благодаря присутствию духа и энергии директора, в этот раз дом был спасен. Стало очевидно, что нужно было что-то предпринять для спасения книг нашей библиотеки от второго покушения. В Туле существовало общество по защите памятников культуры. Мы решили туда обратиться.

Eще одна телеграмма ! Боже мой, сколько мы их отправили господам социалистического правительства с начала весны!  Всё безрезультатно. Тем не менее, необходимо было попытаться еще раз.

Спустя три дня, наш управляющий передал нам следующую записку :

« Имею честь доложить Вам, что все кончено: вашу мебель разыграли по лотерее. За исключением книг, в вашем доме ничего не осталось! ». Он позже нам рассказал, что «комиссары» прибывшие для организации лотереи, забрав ключи у заведующей, больше всего заинтересовались кладовой. Главным образом их внимание привлекло несколько бутылок водки, но опасаясь что, угадав их намерения, мы её могли отравить, они настояли,  чтобы самый пожилой из них пожертвовал собой.

• – Ты первый, сказали они, – если помрешь, мы пить не будем.

Старик не умер, напротив, ему так понравилось, что он продолжил лотерею со своими товарищами и велел жене управляющего приготовить яичницу и поджарить индюшек. Вся водка была выпита на этом пиру.

Лотерея на самом деле не состоялась. Kак только двери дома открылись, комнаты наполнились нетерпеливой и буйной толпой, которая бросалась на все, что ей попадалось под руку. Женщины, задрав подолы юбок, сваливали туда градом фарфор и хрусталь, мало заботясь о том, что от них останутся лишь осколки. Занавески и ковры пошли на одежду и одеяла. Слишком тяжелую и громоздкую мебель, которая не помещалась в избах, тащили по грязи и бросали в сараи. Изнемогая под тяжестью большого кресла, крестьянка остановилась чтобы перевести дух около школы и предложила жене директора  его купить. Получив отказ, она ей предложила взять его даром, жалуясь, что это проклятое кресло переломало ей спину.

• – И что мне с ним делать, оно даже в дверь не пройдет ?
• – Почему же ты его взяла?
• – Все брали, не я одна.

Большой шкаф из черного дерева был перевернут, помещен в стойло и служил для перемешивания корма свиньям. Зеркало повесили в прихожей избы, так как его не  удалось втащить в комнату, по тем же причинам, что и кресло. Через несколько дней козел, увидев свое отражение, бросился на него и разбил его вдребезги.

Что касается ценной библиотеки моего мужа : более десяти тысяч томов, в большинстве своем прекрасно переплетенных, альбомы, редкие издания.. Все в абсолютном порядке, переписано в каталог. После нашей телеграммы, к нам явился молодой человек, похожий на элегантного и нахального рабочего. Он был из тульского Совета. Перехватив телеграмму, совет объявил себя владельцем нашей библиотеки и поручил молодому человеку, в сопровождении нескольких солдат красной армии упаковать книги и отправить в Тулу.

• – Я не думаю, что наши книги могут быть полезны рабочим и солдатам, -заметил мой муж. Это в основном книги по философии, теологии, истории искусства и в большинстве своем на иностранных языках.
• – Ничего, – ответил молодой человек. Мы быстро учимся и скоро станем достаточно зрелыми, чтобы все понять.

Так они и сделали.  Молодой человек, с тремя или четырьмя подростками в возрасте шестнадцати до восемнадцати лет, вооруженные до зубов, завладели нашим домом. Они в нем провели около восьми месяцев. Вели распутную жизнь, ели и пили за счет крестьян, терроризированных их пулеметами, которые им покорно доставляли  еду и лошадей для прогулок. Поговаривали,  что они ездили в Тулу с полными сумками книг, которые там продавали. Также говорили что в конце концов книги были упакованы и отравлены в Тульский Совет.Ho наверняка никто ничего не знал.

Покидая свои имения, многие семьи, которым повезло меньше нашей, потерпели осскорбления и унижения. Я знаю даму, которая со своей дочерью по снегу прошла пешком двадцать километров, поскольку ей не дали лошадей, чтобы доехать до вокзала. Другие были вынуждены бежать ночью, посреди страшного пожара, скрываться у священника или у сочувствующих горожан, которые некоторое время прятали их у себя. Но случалось это довольно редко. Главным мотивом русской революции в деревнях был грабеж. Зависть была главной причиной всех гонений помещиков.

Я хочу добавить несколько слов об одной категории людей, в основном вдов и одиноких женщин, которые, желая вопреки всему сохранить свои имения для детей и родителей, выбрали путь примирения и с самого начала подчинились комиссарам. В течение нескольких месяцев эти люди вели жалкое и унизительное существование. Каждая курица, каждое яйцо, каждый свежевыпеченный хлеб проходили через руки комиссара и очень часто приходилось умолять его, чтобы хоть что-то получить. Когда бедняжке надо было поехать что-то купить, ей с трудом выдавали лошадь, в то время как комиссар пользовался ею сколько угодно. Унижения на этом не заканчивались. Я знаю женщину в возрасте пятидесяти лет, к которой пришел её бывший рабочий. Развалившись в кресле, негодяй сказал :

• – Знаешь, ты мне нравишься !Так как теперь мы равны, выходи за меня замуж?
  Через несколько месяцев, все эти люди были изгнаны, как и мы.

Такова, или почти такова, судьба всех имений в центральной России. Усадьбы были разрушены или сожжены. Картины, семейные архивы, библиотеки, предметы искусства, двухсот или трехсотлетняя мебель, – всё, что собиралось несколькими поколениями культурных и образованных людей, – все это было сломано, уничтожено, втоптано в грязь, чтобы безвозвратно исчезнуть в разыгравшемся вихре неистовых страстей, невежественной и жадной толпы. Разграбление имущества имело и другие печальные последствия. Поскольку агрокультура у крестьян находилась на очень низком уровне, большая часть продуктов сельского хозяйства доставлялась на европейский рынок с земель помещиков. Они же распространяли среди крестьян понятие высокой сельскохозяйственной культуры. Дав русскому народу столь желанную землю, временное правительство не задумывалось о том, чтобы сохранить ему возможность ее обрабатывать на том же уровне, что и при помещиках. Сельскохозяйственные машины в руках неучей, которые не умели с ними обращаться, были испорчены. Содержавшийся в ужасных условиях, породистый скот погибал. Леса, которые крестьяне не умели обрабатывать, по большей части утрачены. Нет необходимости углубляться в детали, целью моего рассказа лишь описание внешних черт « русских погромов». Они помогут составить за рубежом более-менее точное представление о моральном и интеллектуальном уровне тех людей, которые теперь считают себя хозяевами России.

                                                   Софья Николаевна Горбова, Ялта.1919 год

перевод Марии Заволокиной

 gorboff.marina@gmail.com